Во время ноябрьского наводнения 1824 года квартира правителя канцелярии компании сильно пострадала. Хорошая мебель стояла только в двух комнатах из восьми. Окна рылеевского кабинета выходили во внутренний двор — это было удобно из конспиративных соображений. На импровизированном столе, составленном из трех длинных досок, обтянутых холстом, — книги и рукописи. Издатели «Полярной звезды», Рылеев и Александр Бестужев, торопились выпустить очередную книжку альманаха. Они назовут ее «Звездочкой».
Северное общество договорилось с Южным о совместных действиях. Восстание начнется в мае 1826 года, во время летнего смотра гвардии. Сигнал к выступлению — «истребление» Александра I.
Принятый в общество Каховский недоверчиво спросил Рылеева: «Когда еще вы начнете действовать?»
И Рылеев поклялся, взглянув на образ: «Непременно в тысяча восемьсот двадцать шестом году».
Следовало подготовить солдат, заручиться поддержкой офицеров, воспитать благоприятное общественное мнение среди «просвещенных дворянских кругов» и свободных сословий России. Квартира у Синего моста превратилась в штаб мятежных заговорщиков. Короток срок подготовки, и многое нужно успеть… Но декабристы не знали, что действительный срок восстания, определенный обстоятельствами, еще короче, он почти ничтожен. До восстания в Петербурге на самом деле оставалось три месяца с небольшим. Александр I только что выехал в Крым. Царь не вернется в Петербург, скончавшись в Таганроге. Время междуцарствия приближалось…
Условия поединка были очень жестоки — стреляли в упор на кратчайшем расстоянии.
Условились:
«1. Стреляться на барьер, дистанция восемь шагов с расходом до пяти.
2. Дуэль кончается первою раною при четном выстреле; в противном случае, если раненый сохранил заряд, то имеет право стрелять, хотя лежащий.
3. Вспышка не в счет, равно осечка; секунданты обязаны в таком случае оправить кремень и подсыпать пороху.
4. Тот, кто сохранил последний выстрел, имеет право подойти сам и подозвать своего противника к назначенному барьеру…»
В вечер накануне дуэли думают только о ней. Чем-то кончится? Скрипит перо в руке Константина Чернова. В любимой позе, положив ноги на стул, молча сидит Александр Бестужев. Ощущение рокового исхода словно висит в воздухе. Рылеев, наклонив голову, прохаживается вдоль стола с рукописью «Евгения Онегина». И там, на листках, начало драмы!
— Но каково вероломство, господа! — Константин Чернов обернулся к друзьям. На юном лице его было выражение почти детской обиды. — Графиня приняла меня в Москве как родственника. Утвердительно сказала, что дает согласие на брак. Только заметила, что отчество невесты ей не нравится — Пахомовна! Дескать, в нем что-то солдатское, крестьянское… Я с трудом выдержал это ради сестры, — признался он.
— Чем гордится эта Орлова? — гневно спросил Рылеев, и темные глаза его заблестели. — Тем, что она племянница временщика, возведшего на русский престол немку Екатерину Вторую? Свой графский титул фаворит получил от императрицы-самозванки, вдобавок за весьма сомнительные услуги!
Звякнули шпоры. Бестужев встал. Тень от рослой его фигуры заняла всю стену. Притушив сигару, пренебрежительно сказал:
— Новосильцов не гусар, а мокрая курица. До сих пор держится за маменькину юбку! — Он вздернул подбородок, сощурил глаза и, неуловимо преобразившись, чрезвычайно похоже представил надменное лицо молодого вельможи.
— Что будет, то будет. — Чернов бросил перо. — Вот что я написал: «Бог волен в жизни, но дело чести, на которое теперь отправляюсь, по всей вероятности обещает мне смерть. Прошу господ секундантов моих объявить всем родным и людям благомыслящим, которых мнением дорожил я… Стреляюсь на три шага, как за дело семейственное… Оскорбитель моего семейства для пустых толков пустейших людей преступил все законы чести, общества и человечества…»
— Нет, не семейственное! — воскликнул Александр Бестужев. — Тут надо сильнее.
Он схватил перо и, разбрызгивая чернила, дописал конец:
«…Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам, и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души!»
Письмо само по себе достойно пристального внимания. Это не просто прощальная записка дуэлянта. Обращение к «людям благомыслящим» очень знаменательно. Кто они, эти мыслящие о благе? Не может быть сомнений: К. П. Чернов обращается к членам тайного общества и единомышленникам. Их мнением он дорожит. И понятие «благо» у него и у них едино: это счастье, благоденствие отечества, освобожденного от деспотизма монарха и самоуправства знати.