Вступив в тайное общество, Чернов дал клятву идти до конца в борьбе против тирании, за конституционный строй и отмену рабства в России. Однако обстоятельства таковы, что он вынужден покинуть товарищей. Его гибель — невольное нарушение клятвы верности делу. Но Общество должно знать и простить: подпоручик Семеновского полка не из тех, кто ищет любого повода для дуэльной драки. Поединок Чернова — дело чести, «все законы» которой «преступили» противник и его аристократическая родня. В назидание, «в пример» другим «гордецам» он поднимает пистолет.
Дуэль состоялась 10 сентября 1825 года. Место выбрали отдаленное, тихое, на Выборгской стороне. (В 1811 году сюда было переведено Царскосельское лесное училище. Оно расположилось в постройках бывшей «англинской» фермы и называлось вначале Форст-институтом, потом, с 1814 года, Лесным институтом, или корпусом. С тех пор пошли названия: Лесное, Институтский проспект, Институтский переулок…)
Было раннее утро, солнце едва начинало всходить. Редкие крестьянские подводы тянулись в город. Навстречу им через пограничный мост по Ланскому шоссе — северной границе столицы — промчались группы офицеров верхами, несколько колясок и наемных извозчичьих карет.
На открытой возвышенной площадке кроме участников поединка оказалось довольно много свидетелей. Агап Иванович, посыльный «Полярной звезды», которого Рылеев взял с собой, поначалу думал, что «отправляются для гулянья». Он вспоминал (его рассказы были записаны историком М. И. Семевским): «При развязке дела собралось общество человек до пятидесяти».
Дуэли обычно происходили тайно и без посторонних. Кто же и зачем нарушил правила? По-видимому, это были офицеры-семеновцы и члены тайного общества, желавшие своим присутствием выразить участие Чернову.
Секунданты утаптывали площадку и размеряли ее шагами. Сабли, обозначавшие барьер, уже вонзились в землю…
Чернов стоял у дерева, сложив руки на груди. Юное лицо его пыталось выразить бесстрастное равнодушие к происходящему. Рылеев, нахмурившись, что-то говорил ему. У другого дерева красавец Новосильцов, высокий, стройный, в щегольском мундире, сосредоточенно внимал советам своего секунданта ротмистра Реада.
Наконец, следуя дуэльным законам, секунданты предложили кончить дело примирением. Оба отказались.
Рылеев подал знак, и 20‑летние противники пошли навстречу друг другу. Вдали белел Петербург с куполами церквей, маковки их свежо блестели на бледном утреннем небе. За дачными домиками Лесного тянулись леса, сливаясь с горизонтом. Солнце вставало, обещая теплый день…
Оба выстрелили одновременно. Чернов упал, кровь залила ему лицо. Бледный Новосильцов откинул пистолет и закричал, бросаясь вперед:
— Помогите ему! Неужели я нанес тяжелую рану? — Потом зашатался и растерянно произнес: — Я ранен, и, кажется, не легко…
Секунданты едва успели подхватить его.
Чернова отвезли в скромную квартиру Семеновского полка. Приходя в себя, мучаясь от страшной боли, он беспокойно спрашивал:
— Жив ли Владимир? Я не желаю ему смерти и мучений.
Доктор Н. Ф. Арендт, вызванный к обоим, осмотрев раненых, не дал надежды на выздоровление ни того, ни другого.
Описание дуэли было составлено неким Н. П. Пражевским для матери Новосильцова и позже случайно обнаружилось в бумагах архимандрита, настоятеля Ростовского монастыря.
Декабрист Е. П. Оболенский вспоминал в мемуарах, что «близкая смерть положила конец вражде противников. Каждый из них горячо заботился о состоянии другого». Прощаться с К. П. Черновым, «выразить ему сочувствие к поступку благородному» приходили и члены общества, и многие другие. Рылеев не покидал умирающего брата. А. И. Якубович, кавказский герой, прославившийся необыкновенной храбростью в стычках с горцами, у постели Чернова произнес прочувствованно-патетическую речь. В небольшой передней новоприбывшие с волнением спрашивали: «Что, как? Есть ли надежда?»
Свое прощание с Черновым описал находившийся при нем до последней минуты Е. П. Оболенский: «Я вошел и, признаюсь, совершенно потерялся от сильного чувства, возбужденного видом юноши, так рано обреченного на смерть; кажется, я взял его руку и спросил: как он себя чувствует? На вопрос ответа не было. «Много лестных слов, не заслуженных мною…» — сказал мне умирающий. В избытке сердечного чувства, молча пожал я ему руку, сказал ему то, что сердцем выговорилось в этот торжественный час, хотел его обнять, но не смел коснуться его, чтобы не растревожить рану, и ушел в грустном раздумье».