Он покивал, нахмурясь. Снаружи загукала сигнализация какой-то машины.
- Напиши мне, как там, - сказал дядя, необычным для него ясным и сильным голосом. - А то от сестер я только списки товаров, которые продают в магазинах, и получаю.. Ты девочка умная. Пиши мне. Про Польшу. Польшу, которую видишь ты.
Кася покраснела - впервые на ее памяти.
- Конечно, - ответила она. - Конечно, напишу, дядя Ярек.
И следом:
- А можно мне немного супа?
Они вместе хлебали суп. В конце концов, противоугонный сигнал умолк, снова воцарилась тишина . Кася попыталась представить себе, как она делится с дядей впечатлениями этой ночи - впечатлениями от сортира в отеле «Дельта», от рук мужчины с концерта «Одухотворенных», уже утратившего имя.. В общем, представить это, пожалуй, даже и можно. За словами далеко ходить не пришлось бы.
Миновало еще несколько минут и вдруг дядя сказал:
- Знаешь, мой отец, брат твоей бабушки, вовсе не был неудачником, каким они его изображают.
- Я о нем ничего не слышала, - отозвалась Кася.
- Он не умел зарабатывать деньги. Собственно, и не хотел. И семья ему этого не простила.
- Ну, не уверена, - произнесла Кася, глядя на дядюшку поверх парящей кружки с кофе.
- Отец был поэтом. Умер в Бухенвальде.
- Я не знала, - сказала Кася, опуская кружку на стол и обнимая ее ладонями. Теперь она слушала дядю внимательно.
- С одной из твоих двоюродных бабок через несколько лет после этого приключился удар, он подпортил ту часть ее мозга, которая не позволяет людям говорить все, что у них на уме. Как-то во время обеда зашел разговор о моем поэте-отце, и она сказала: «Вполне в его духе - помереть в концлагере, о котором за пределами Польши никто и не слышал».
- Не смешно, - сказала Катажина.
- Чего она не сказала, о чем никто из них даже и не поминает никогда, так это того, что мой отец похоронен на «Алее достойных» варшавского кладбища Повацки. И именно потому, что он писал стихи. Его почтили не за то, что он ботинки или там шапки шил, или строил военные корабли, или… или… суп варил, - а за стихи. - Дядя Ярек вынул из хлебной корзинки старую книжку. - Вот за эти стихи.
- Клево, - сказала Кася, глаза у нее загорелись. - Подаришь?
- По твоему, я кто? - резко ответил Ярек. - Книжная лавка «Харя Кришна»? Каждый клиент получает бесплатно сборник стихов? Думаешь, у меня наверху их целый короб стоит? - крепко сжимая пальцами книгу, он поднес ее к своему лицу, точно зеркало. - Это мой экземпляр стихотворений Болеслава Шайна.
- тогда где мне ее искать? - с вызовом спросила Кася.
Ярек снисходительно улыбнулся:
- Зайди в Польше в хороший книжный магазин. Спроси, нет ли у них стихов Болеслава Шайна.
- А если нет?
- Я что, должен объяснять тебе принципы капитализма? Попроси, чтобы они ее заказали. Если с ними ничего не получится, обратись в другой магазин. Рано или поздно, кто-нибудь ее да найдет. Ты даешь деньги, тебе отдают книгу. И может быть, через неделю о ней спрашивает кто-то еще. Так книги и выживают, верно?
- Я просто подумала… при том, что сейчас творится в Польше…
- Ну, это ты выяснишь. И напиши мне. Сестры уверяют, будто в Польше теперь можно и автомобильные телефоны добыть, и «рибоки». А ты расскажешь, что можно добыть в Варшаве из книг Болеслава Шайна.
- Да, но…
- Вот никогда люди не хотят платить за то, что по-настоящему ценное в жизни! - гневно воскликнул Ярек. - Они годами копят деньги на изготовленную поточным методом машину, а вещь уникальную, стихи, написанные неповторимой личностью, им непременно задаром подавай.
- Хорошо-хорошо, я поищу, поищу, - умиротворяюще произнесла Кася. - Как она называется-то?
- А вот это запомнить легко, - Ярек с подчеркнутой небрежностью бросил в мойку суповую чашку и, спохватившись, встал, посмотреть, не разбилась ли. - Первая строка польского государственного гимна, - и он пропел, мелодично и точно: «Jeszcze Polska nie zginęla…».
- Еще Польша не погибла, - повторила за ним Кася.
- И вот что еще выводит меня из себя, - сказал Ярек и его передернуло - так, словно он уселся на электрическую плитку, которую никто не позаботился выключить. - Отец написал это стихотворение, заглавное , за несколько дней до того, как его отправили в Бухенвальд. Он тогда уже сидел под домашним арестом. А сейчас люди читают его и думают, что папа либо был чокнутым, человеком, живущим в сочиненном им мире, либо просто иронизировал.
Этого польского слова Кася не знала, однако решила, что просить у дяди объяснений не стоит.
- И знаешь, это и есть главное, в чем изменился мир, - вздохнул он, выпустив, наконец, весь пар. - Люди больше не способны представить себе человека, надежды которого простираются за пределы его собственной жизни.