И стоим мы вдвоем, обнявшись, на холме, у берега реки, и река несет свои воды, и кустарник шуршит, дразнится, что поймал синюю птицу и спрятал от нас, едва показав, чтоб знали, что она есть, что летает под небесами и над реками синяя птица счастья.
Вот, посмотрели друг на друга, улыбнулись друг другу, увидев эту птицу, и еще крепче обнялись.
Так зачем еще спрашивать, Боже мой, ну зачем еще спрашивать, что было так много лет назад?
Может, синяя птица тебе соловья напомнила? Но ведь соловей — серая, маленькая, некрасивая пташка, пролетит мимо без своих трелей — и не приметишь.
Как тогда, в ту короткую ночь, когда мы бродили по серому, серебряному бору в лунном свете и никакой птицы не видели.
Соловьев слушать надо.
Это правда, что в самую короткую ночь года их трели восхитительны.
Мы шли всей компанией, разбредались, шли, не останавливаясь, в светлых лунных сумерках, как во сне, и я не знала, нет, не понимала тогда, так ли все на самом деле, таким ненастоящим было все вокруг, как в сказке, потому что он обнял меня, нет, обхватил, нет, окутал, как те соловьиные трели, как не чувствуешь обнимающих рук, только знаешь, что они есть, хоть не знаешь, прикоснулись ли они к тебе… или прикоснулись?
Соловьиные трели обняли меня его руками, как покрывалом, оторвали от земли и унесли в неизвестность, в которой не было ничего больше, только он один, единственный, близкий, как ты сам себе, и я впервые в жизни ничего не стыдилась, нагая, потому что была нагая, потому что всей своей кожей чувствовала его, тоже нагого, совсем нагого, хоть оба мы были в одежде.
И я стала женщиной.
Почему каждой складкой кожи чувствовала его губы, его тело, если мы стояли не шевелясь, не двигаясь и даже, может, не касаясь друг друга?
Или соприкоснулись?
Ты не помнишь?
Разве все было не так?
Ведь после того любила тебя, не стыдясь, разве не знаешь, ведь знаешь. Любила, люблю и буду любить, если вдруг не оттолкнешь, позабыв через столько лет ту ночь, такую короткую, как сказка, как синяя птица, которая пролетела и пропала, и ведь неважно, что пропала, важно, что показалась нам, что увидели ее оба — мы оба — тогда и теперь, на этом речном берегу, стоя обнявшись.
Так что ж ты все спрашиваешь, что было когда-то.
А было ли?
Может, никогда не было.
А если было — действительно ли было.
Вот и не спрашивай ничего. И ладно. Не спрашивай, и я тебя не спрошу.
Зачем?
Когда ты со мной, соловьи заливаются.
Ты не знал?
Столько лет — и не знал.
Разве не с тобой мы брели в бору той ночью?
Неважно…
Неважно.
Сядем здесь, на взгорке, и будем смотреть на воду реки. Какой мощный поток, правда? Вон там, — видишь? — как всплеснуло на самой стремнине! Какая огромная рыбина, какая сильная!
И мы — как эти воды.
Ты же не бросишь меня, не уйдешь.
Или уйдешь?
Оставишь меня одну, одинокую и любящую?
Нет, нет, не говори ничего. Я и не спрашиваю, я просто так…
Посидим молча, поглядим на воду, и не говори ничего, тссс…
Тссс!
Слышишь? Ты тоже слышишь? Вправду слышишь? Или мне только кажется?
Соловей поет!
Соловей поет…
Соловей поет.
СОНАТА
На нем была твердая шляпа с узкими полями, конусом поднимавшаяся кверху. Когда-то она, наверное, была зеленой. Лента на шляпе была широкая, непонятного серовато-черного цвета, а тулья старательно вдавлена, так что получалась неглубокая ямка овальной формы. Короткое пальто с широкими, глубоко вырезанными отворотами, большими карманами, подпоясанное широким ремнем, вроде бы сидело ладно, красиво, но было потертым, испачканным, выцветшим.
Я посмотрел ему в глаза.
Они тоже были выгоревшие, поблекшие.
Что ему нужно? Зачем он пришел?
Вспомнилось, как прозвучал дверной звонок, когда он пришел. Так коротко и несмело, что я подумал — в самом деле звонят или мне только послышалось?
— Это я, — сказал мужчина, — ваш друг просил зайти. Да, да, насчет пианино. Я настройщик, — он беспокойно топтался на месте. — У меня было много работы, не мог прийти раньше. Никак не мог. Очень прошу извинить меня, — он так кланялся, словно был виноват, что пришел.
Я механически протянул руку. Он схватил ее своими длинными гибкими пальцами и снова низко поклонился.
— Очень приятно, очень приятно.
Голос у настройщика был высокий, женский.
Я выдернул руку из его костлявой горсти и отвернулся. Я не терплю покорности и мужчин, у которых тембр голоса похож на женский.