которые выпадут на вашу долю. К тому же, мой генерал, вы еще поняли по
улыбчивым отказам служанок, которые сперва говорят “нет, нет!”, а потом “ну
ладно, только где-нибудь в уголочке”, – поняли, как приятно чувствовать, что
держишь в своих руках бразды власти, пусть и небольшой, но она будет
возрастать, набирать силу с годами и мудростью ваших решений и поступков. Вы
поняли, мой генерал, что эта жизнь для людей, твердых характером. Для тех, кто
способен пригнуть голову, когда это нужно, и спрятать руки, чтобы другие не
углядели четки ненависти, которые медленно перебирают их пальцы.
Все это вы уразумели, мой генерал. И в комнате, провонявшей крысами и мочой
ночных тварей, дождавшись наконец, когда ваш сеньор папаша покончит с
ужином и выйдет, по обыкновению, на пользительную для пищеварения прогулку
со своими любимыми собаками, вы подбежали к нему и со всем почтением
сказали, что мечтаете стать военным.
Вам вроде нравится, что я с вами говорю, мой генерал. А мне велено, мне
приказали занимать вас разговорами, пока мы с вами ждем этого поезда, который
пересекает болото за болотом. Это ваш поезд, генерал. Тот самый поезд, что
подарила нам Company после того, как вы решились навсегда заткнуть глотки
всем этим бандитам, поэтам и учителям начальной школы за то, что они нам до
смерти надоели — таскаются по городам, будоражат народ своими речами, мол,
бананы — это зеленое дерьмо, которое только марает столы бедняков.
Еще дымятся костры памяти, те самые, на которых по вашему приказу жарили на
медленном огне всех безбожников, либералов, всех тех, кто своими
подстрекательными речами норовил заступить дорогу прогрессу нашей родины.
Словом, вы у нас стали генералом, и каким! Любо-дорого смотреть! Это вы
однажды поутру самолично выпихнули из правительственного дворца всех
гражданских, вступивших в заговор против интересов нации, и вы сказали тогда,
что пора наконец навести порядок в этой клоаке, что обстоятельства вынуждают
вас надеть мундир военной власти и что все это ненадолго. И какие настали
времена, мой генерал. Веселые времена, когда то и дело оглашали
торжественные приказы и не умолкала хвастливая трескотня гражданских лиц,
призывающих к проведению демократических выборов, а меж тем тайные руки
власти искусно подсовывали сокровища национального достояния под кровать
оппозиционеров. Тех самых, кто позднее был безжалостно вышвырнут из окон
дворца руками оголтелой черни, этого осмелевшего сброда, разгоряченного
спиртными напитками в ваших кабаках. Бедняги, эти оппозиционеры! Их волокли
по земле и пинали ногами, сколько было сил, они же, пока их рты не закрылись
навсегда, все клялись, что знать ничего не знают о картинах из церкви
Непорочного Зачатия, оказавшихся вдруг под ковровой скатертью в столовой,
когда в дом ворвался народ, возмущенный таким бесстыдным разграблением
священных алтарей своей родины, и не смог сдержать праведного гнева. Потому
что украсть в конце концов можно все, черт подери, но не национальную честь: ее
не запрячешь ни в один мешок, как говорили непреклонные прокуроры Военного
суда, перед тем как просить у суда высшей меры наказания для виновных с
конфискацией их имущества, а также подвергнуть их всеобщему позору. Этот
приговор вовсе не был вашей жестокой шуткой, ибо то, что не доели собаки, тут
же склевали ястребы, поселившиеся в мангровых лесах, и от казненных не
осталось ничего, кроме их имен.
Вы быстро взяли всю власть в свои руки, ну а нам — пожалуйста, чего
беспокоиться. Ведь именно этот поезд, который торопится сюда, пересекая
болота, увез вас, мой генерал, вместе с вашей безупречной армией в самые
дикие края сельвы, которых не было даже в воображении картографов. Поезд
отправлялся забитый пеонами и стальными рельсами, которые двигали прогресс,
и возвращался груженный самыми мелкими зелеными бананами и людьми,
которые безо всякой музыки безостановочно плясали, обезумевшие от
малярийного жара.
“А теперь куда вы собрались, наш генерал?” — кричала вам толпа, теснившаяся у
станции. А вы ей в ответ: “Доберемся до волшебного Затерянного Города
Цезарей, где дома сложены из брусков настоящего золота, а небосвод над ними
увешан самородками изумрудов, которые падают наземь, когда дуют добрые
ветры астрологических перемен. Я вернусь в доспехах самого Понсе де Леона, и
вы это увидите, сукины дети!”