— Ты во всём признался нам.
— Посмотри на мои руки! — я протянул ему свои изуродованные ладони. — Взгляни на мои ноги! Разве после таких пыток человек не скажет того, что от него хотят?!
Но доминиканец меня уже не слышал. Он перекрестил меня и вышел, я вновь погрузился в непроглядную тьму. Бог мой! Меня сожгут, и притом, что я невиновен! Я долго ждал, что выяснится, что весь этот процесс чудовищная ошибка… Но нет! Мир и Господь отвернулись от меня. Но никто не знал, что в моей соломенной подстилке припрятан тонкий шнурок. Короткий, но хватит для того, чтобы охватить моё горло. И крючок в стене я давно заприметил. Вот так, вот так! Я сделаю сюрприз для своих тюремщиков, будь они навеки прокляты!.. Господи, прости меня!
— Он опять лишил себя жизни, Всевышний!
— Да. И он будет покаран.
— Марко, открой дверь! Марко, я вызову карабинеров!
— Уйди, несчастная! — крикнул я в закрытую дверь. — Ты мне больше не жена!
— Открой дверь, мерзавец! Я, мать твоих детей…
— Это не мои дети. Пусть их забирает твой маляр Антонио, позор своего отца и отца своего отца!
— Он художник, а ты мерзавец, который не в состоянии купить своей жене новое платье, чтобы она не ходила в этой мешковине…
Я погрозил кулаком в дверь и отправился на кухню пообедать. На плите стояла кастрюля с холодными застывшими макаронами, я взял её и пошёл в свою комнату. У, мерзавка, не умеет варить макароны, а ещё командует! Подкрепившись, я достал из ящика стола «Беретту», этот пистолет у меня остался с войны. Сколько же здесь патронов? О, проклятие, всего один. Я ей покажу. Пусть живёт с этим проклятым Антонио Поркини, и он ещё не раз позавидует мне, Марко Пьотри, который сейчас пустит себе пулю в лоб… Бабах! Мои мозги и кровь веером разлетелись во все стороны.
— Он снова согрешил, Творец!
— И кара ждёт его!
Я выкарабкался из вороха старых газет, которые служили мне и одеялом, и подушкой, и простынями. Когда я обувался, от одного ботинка начисто отлетела подошва, и я кое-как подвязал её верёвочкой. А теперь есть, кушать, жрать, жевать, глотать! Чёрт, а где же мой завтрак? Я перерыл все газеты, но нашёл лишь огрызок от яблока. Да, странно. Я положил остаток фрукта в рот и полез по лестнице вверх, на крышу. И вскоре я стоял на крыше небоскрёба, вокруг было столько воздуха, что даже больно было дышать. Америка! Страна свобод! Страна, где у каждого рядового американца есть хотя бы один автомобиль. Но я не рядовой американец. Я отброс этого благополучного общества. Я никто.
Теперь займёмся утренней пробежкой… Быстрее! Ещё быстрее! Прыжок! А теперь полёт вниз! Начинаю обратный отсчёт: четырёхсотый этаж, 399-ый, 398-ой… Интересно, смогут ли опознать моё тело, когда я приземлюсь? Разойдись, американцы, дайте место для посадки! Шлёп! Чёрт, и это всё, что от меня осталось? Негусто…
— Всевышний, он опять совершил самоубийство. Ты соизволил низринуть его с вершин власти до нищенства. Эй, Всевышний!
— Не мешай мне. Я создаю новый мир…
Июнь 1998
Смерть Саши Брехера
Эй, вы случайно не Петя Брехер, родственник моего лучшего, незабвенного друга Саши Брехера, который… Нет? Простите, пожалуйста, конечно, но смею вас заверить, что у вас неповторимо брехеровский нос! Как, вы таки не знаете незабвенного Сашу Брехера? Очень, очень странно, ведь два года назад в нашей местной газете была очень, очень интересная статья на всей первой странице… Да, жаль, что столь выдающегося человека нет с нами… Да, он уже два года покоится с миром на кладбище, но уверяю вас, к его могиле не зарастёт народная тропа! Я кстати, присутствовал при его трагической кончине и собственными глазами наблюдал, как угас этот неподражаемо светлый огонёк юности, я имею в виду, конечно, Сашу Брехера.
Это было ровно два года назад, день в день, час в час. Я сидел на деревянной табуретке о четырёх ногах в квартире Саши Брехера, а хозяин собственной персоной уссурийским тигром бродил взад-вперёд и сверкал своими грозными брехеровскими глазами. Я спокойно восседал на сидении и медленно, по одной капельке, потягивал из стакана вишнёвую наливку. О, эта незабываемая вишнёвка! Я расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз. Так вот, Саша Брехер метался передо мной в тесной для его широкой натуры комнате, а потом вдруг остановился и заявил:
— Карл, я решил свести счёты со своей никчёмной жизнью!
Я медленно допил киршвассер (это немецкое слово, если вы понимаете) и ответил ему: