— Буду весьма рад помочь тебе.
— Спасибо, мой друг, спасибо! — конечно, Саша Брехер с жаром пожал мою руку.
Я налил себе новый стакан наливки, а Саша Брехер со скрещёнными на его широкой груди руками замыслился. Надеюсь, вы догадываетесь, о каких высоких материях он думал. Как, не догадываетесь? Ну, так я тоже не имею ни малейшего понятия, о чём размышлял этот не признанный (разве кроме меня, конечно) гений.
— Но как? Как? — вскричал наконец-то он, гневно потрясая сжатыми в кулаки руками.
— К твоим услугам, — я достал из-за голенища огромный охотничий нож и протянул его своему великому другу.
— О, спасибо тебе, Карл! — Саша Брехер схватил нож, обнажил свой мощный торс и приставил жаждущее крови лезвие к желудочной области.
— Прощай, презренный мир! — вскричал он.
С порывом он прижал металл к своей коже, но сразу же отдёрнул его. Да, увы, но Саша Брехер боялся холода, а нож был холоден, как сердце той красотки, что посмела отвергнуть чистую руку и горячее сердце незабвенного Саши Брехера.
— Не могу, Карл! Пупырышки покрыли всё моё тело!
— Нагрей его над огнём, мой великий друг!
— О, как ты мудр, Карл!
Мы зажгли газовую горелку и, грея нож, пили вишнёвку, передавая друг другу стакан.
Через неделю в газете на всю первую страницу гремел некролог моему лучшему другу Александру Соломоновичу Брехеру…
Да, я присутствовал при последних минутах его выдающейся жизни… Вы что-то спросили? Нет, что вы, конечно, Саша Брехер не вспорол себе живот моим охотничьим ножом по примеру японских самураев! Пока мы пили вишнёвку и смотрели на нагревающийся нож, Саша Брехер решил не лишать нашу страну своей бесценной жизни… Мы раскалили лезвие добела… Но когда я ушёл домой, конечно, основательно покачиваясь, а Саша Брехер завалился спать… Простите, слёзы наворачиваются на мои старые глаза при одном этом воспоминании… Короче, мы забыли выключить газовую горелку, и великий во всех смыслах человек угорел во сне. Простите, я высморкаюсь. Извините, вы не можете мне одолжить… Что? А, нет? Ну, ладно. Хотите послушать историю про писаную красавицу Соню Брехер, сестру незабвенного Саши Брехера, которая однажды чуть не вышла замуж? Эй, подождите, куда же вы!
16 июля 1998 г.
Рассказы о дружбе, любви и пр
Ни одно из лиц, упоминающихся в этом цикле, никогда не существовало в действительности и не имеет под собой никакого реального прототипа. Любые совпадения являются абсолютно случайными и ненамеренными.
Друзья Елена
1
— Други мои! Сотоварищи! Почтим память нашего доброго товарища Елена. Его больше уж нет с нами. Но он навсегда останется в наших горячих сердцах, подобно безвременно покинувшему нас Хорту. Стоит мне прикрыть глаза, как Елен появляется за этим столом, я вижу его честное открытое лицо и его улыбку, улыбку человека с чистой совестью…
Строков, широкоплечий мужчина с холодными стальными глазами и страдальческим изгибом губ, сжимает в кулаке один из трёх стаканов и прерывает горестную речь Шерстня, восклицая:
— Выпьем!
В комнате находится три человека, три стакана, несколько бутылок со спиртным, на столе — нехитрая закуска. Окна закрыты тёмными шторами, за ними — спокойный тихий вечер. Все трое одеты в чёрные костюмы с траурными ленточками в петлицах, но сейчас пиджаки висят на спинках стульев. Повсюду царит оттенок чисто холостяцкой неряшливости, если бы здесь была женщина, особенно незамужняя, этот милый беспорядок привёл бы её в состояние бешенства. Но здесь нет лиц женского пола. За столом сидят Шерстень, Строков и Чумак. В недавнем времени в их компанию входил упомянутый выше Елен, а ещё ранее — и Денис Хорт.
— Увы! — Шерстень смахивает слезу и тоже берёт в руку стакан. У Шерстня сейчас очередной период насморка, и из носа у него постоянно капает в те блюда на столе, над которыми сей страстный оратор наклоняет свою большую умную голову.
Чумак пьёт молча. Он черноволос и черноглаз, во всём его облике сквозит что-то злое.
Шерстень закашливается, он охотно пил бы что-нибудь другое, но необходимо почтить память ушедшего друга. Три руки одновременно тянутся за закуской.
— Бедняга Елен! — тяжко вздыхает Строков. Он повторно разливает водку, бутылка облетает стаканы, стаканы взмывают ко ртам, Шерстень опять кашляет, в зубах хрустят солёные огурцы.
— Он был так счастлив, — капая в стакан соплями, всхлипывает Шерстень. — Только я прикрою глаза…
Бутылка, стаканы, рты, закуска.