вдруг они услышали странный звук, идущий из самых таинственных глубин замка — глухой протяжный стон, от которого кровь стыла в жилах, но, возможно, то был лишь скрип ржавых петель.
— Эрлаухт, что это?
— Да так, привидение, не обращай внимания, — невозмутимо отмахнулся граф.
— А вот налоги… — но Штахель опять не успел договорить, как Филипп громко предложил спуститься в подвал.
— Вот здесь у меня винный погреб, — граф приоткрыл тяжёлую кованую дверь. — Во время народных волнений, когда нас грабили, повстанцы побили все бутылки, но самый большой их грех — они расстреляли огромную дубовую бочку, ровесницу замка. Вино затопило погреб ровно наполовину, на четыре фута. И тогда там утонул один из зачинщиков этого святотатства — Пётр Вронский.
— Но это же было давно…
— Нет, утонул кто-то другой… — задумался граф. — Вронский и Владимир Морт (прадед, кстати, теперешнего начальника полиции) сожгли наш завод и наши превосходные виноградники… Филипп X чудом избежал казни, которую непременно учинили бы бунтари, если бы он попал к ним в руки…
— А вот…
— Кстати, ты знаешь, что такое oubliette?
Они остановились в одной галерее у какой-то картины, закрытой за тяжёлыми складками ткани.
— Не знаю, эрлаухт, — протянул Штахель. — Кажется, это французское слово… А что это за картина? Можно ли на неё взглянуть?
Граф улыбнулся.
— Это портрет моей бабушки… Сейчас ты её увидишь…
Граф отступил на шаг в сторону, а через секунду волею злого рока (или хитроумного механизма) каменные плиты под ногами злосчастного представителя налоговой инспекции разошлись, и он провалился в западню.
Опустим первые слова, которыми разразился Алекс Штахель, когда он осознал, что находится в глухой ловушке, выход из которой был высоко наверху. Теперь он уже догадался, что значит таинственное слово oubliette, а кроме того, он больно ушибся и потерял в темноте очки. Штахель посмотрел вверх и увидел светлое квадратное отверстие, через которое он упал, а также лицо графа, склонившегося над ловушкой.
— Эй! — крикнул Алекс.
— Ты знаешь, как там тебя звали, когда я слышу про налоги, то прихожу в дурное настроение, — задушевно сообщил Филипп.
— Эй! — ещё раз крикнул Алекс. — Вытащите меня отсюда!
Филипп XIV хмыкнул. Он явно не собирался помогать ему.
— Штахель! Как зовут твоего папашу? Фриц?
— Да! Помогите мне выбраться, эрлаухт!
— Ах, Фриц Штахель… Разве твой папаша не рассказывал тебе, как он приезжал в этот замок, чтобы заставить платить налоги моего несчастного отца?
— Нет! — крикнул Алекс.
— Очень жаль, — печально улыбнулся граф. — Тогда Фриц Штахель просидел в этой яме неделю, прежде чем поумнел. Но чтобы не предупредить собственного сына! Придутся тебе, Алекс, расплачиваться за своё невежливое поведение и за промашки твоего недальновидного отца.
Агент замолчал. Он не мог осмыслить происходящего.
— Ты здесь останешься навеки, — сообщил граф. — Если я не забуду, то буду сбрасывать тебе кое-какую пищу со своего стола…
— Вы не можете так со мной поступить! — завопил Штахель. — Я всем сказал, куда направляюсь! Меня будет искать полиция, вас будут допрашивать!
Филипп всё ещё скорбно улыбался.
— Сын Фрица Штахеля, ты не учитываешь одной вещи — я дворянин. Меня не могут призвать в суд, слово, сказанное мной, никем не может быть подвергнуто сомнению. Если я скажу, что тебя здесь не было, я тебя не видел, и с тобой не разговаривал, то значит, так оно и было. Сиди, думай о смысле жизни.
Лицо графа исчезло.
— Ради всего святого, Куммерфилд! — издал безумный вопль Алекс.
Филипп умиротворённо зажмурился.
— Да, ради всего святого, — прошептал он и закрыл люк-ловушку.
Штахеля окружила темнота. Она была слева, она была справа, позади, за спиной, над головой и под ногами. Узник сел на пол, охватив голову руками, зарыдал. За что? За что такой удар рока? Почему он оказался здесь? Почему отец не поведал ему, что сам побывал в мышеловке? Наплакавшись вдоволь и настрадавшись (по всей видимости, прошло уже много часов), Штахель решил обследовать темницу. Едва сделав несколько осторожных шагов, его ступня задела какой-то предмет. Неужели? Сердце его радостно застучало… Это был электрический фонарик, и стоило нажать кнопку, как тусклый свет озарил яму. Первым делом Штахель нашёл свои очки (к его удивлению, они остались целёхоньки), потом оглядел ловушку. Ничего обнадёживающего — глухой каменный колодец, стены которого были презрительно неприступны. В одном углу какой-то шутник (уж ли не его папаша двадцать с лишним лет назад?) уложил в ряд три белых черепа, только у одного из них была нижняя челюсть. Рядом валялся клоунский колпак с колокольчиками. Штахель надел его, покачал головой, вслушиваясь в печальный перезвон, а потом от безумных переживаний впал в полное беспамятство.