С любопытством я сняла крышку и стала освобождать лежавшие там пачки от перетягивавших их резинок. Я принялась разглядывать эти подкрашенные лица и уже не могла остановиться. Я даже вздрогнула, когда два часа спустя меня, сидевшую на полу в окружении бумаг и коробок, тронули за плечо. Их скопилось до того много, что я не сразу смогла встать, чтобы идти пить чай.
Потом, приведя все в порядок, я отложила в сторону коробку с кинозвездами, а вечером продолжила свои изыскания и нашла то, что меня уже давно занимало: конверт с целой пачкой больших и маленьких фотографий, посвященных семье Лейн, о которой я прочла, что три дочери из этой семьи стали кинозвездами. Я обнаружила адреса этих девушек и вот… взяла перо и бумагу и стала сочинять по-английски письмо самой младшей из них, Присцилле Лейн.
Никому не сказав ни слова, я отправила письмо, в котором писала, что мне очень понравились фотографии Присциллы и ее сестер. Я просила Присциллу ответить мне, потому что меня очень интересует она сама и вся их семья.
Прошло больше двух месяцев, и, не желая себе в этом признаться, я уже потеряла всякую надежду когда-либо получить ответ на свое письмо. Здесь не было ничего удивительного, ибо если бы сестры Лейн пространно отвечали всем своим почитателям и почитательницам и высылали им свои фотографии, то, пожалуй, через некоторое время они только тем бы и занимались, что писали письма.
Но… как раз тогда, когда я ничего уже не ждала, отец вручил мне однажды утром конверт, адресованный Анне Франклин. Я тут же вскрыла его. Мои домашние любопытствовали, что бы это могло быть, и, рассказав им про свое письмо, я прочитала ответ.
Присцилла писала, что не может выслать мне свою фотографию, пока не узнает обо мне побольше, и что она мне ответит, если я подробнее напишу ей о себе и о своей семье. Я искренне ответила Присцилле, что меня интересует не столько ее кинематографическое дарование, сколько она сама. Я хотела бы знать, часто ли она бывает где-нибудь по вечерам, снимается ли Розмари так же много, как и она, и т. д. и т. п. Через некоторое время она позволила мне называть ее просто Пэт. Присциллу, по-видимому, настолько заинтересовала моя манера писать — как она сама мне сказала, — что она отвечала мне подробно и с удовольствием.
Поскольку переписка, которая за этим последовала, велась по-английски, моим родителям трудно было бы иметь что-нибудь против, ибо она служила для меня неплохим упражнением. Присцилла рассказывала в своих письмах, что почти все дни проводит в киностудии, писала о том, как она распределяет свое время. В моих английских письмах она поправляла ошибки и посылала их мне, а я должна была отсылать их обратно. Кроме того, она прислала мне целую серию своих фотографий.
Присцилла не была замужем и даже не была обручена, хотя ей, конечно, было уже двадцать лет, что нисколько меня не смущало, и я невероятно гордилась своей подругой-кинозвездой.
И вот миновала зима, и, когда весна была уже в полном разгаре, от Присциллы пришло письмо, в котором она спрашивала, не хотела бы я летом прилететь к ним и провести с ними два месяца. Я чуть не до потолка подпрыгнула от радости, но не учла множества опасений моих родителей. Мне не следовало одной лететь в Америку, я не должна принимать ее приглашение, у меня недостаточно платьев, я не могу так долго отсутствовать — и все прочие опасения, которые озабоченные родители питают относительно своих отпрысков. Но я уже вбила себе в голову, что отправлюсь в Америку, и теперь во что бы то ни стало хотела это сделать.
Я написала Присцилле обо всех этих опасениях, и она все их отмела. Прежде всего, мне не нужно было лететь одной, потому что ее подруга должна лететь на четыре недели в Гаагу к своей семье, а потом она полетит обратно вместе со мной. Для возвращения можно будет также найти какую-нибудь попутчицу.
И конечно, я много чего повидаю в Калифорнии. Однако у моих родителей все еще оставались опасения: они не знали, что это за семья, и может случиться, что я буду чувствовать себя там неловко…
Меня это взбесило: получалось так, что они лишали меня этого неожиданного везения. Однако Присцилла проявила столько внимания и заботы, что родительскому брюзжанию был положен конец, и после проникновенного письма самой г-жи Лейн дело уладилось.