Матери у меня нет (я, собственно говоря, ее никогда и не знала), а у отца для меня слишком мало времени.
Моя мать умерла, когда мне было всего два года, и отец отдал меня хорошим людям, у которых я пробыла целых пять лет. В семь лет я попала в интернат, где и оставалась, пока мне не исполнилось четырнадцать. Тогда я, к счастью, должна была оттуда уйти, и отец взял меня к себе.
Сейчас мы вместе с ним живем в пансионе, и я учусь в лицее. В моей жизни все шло вполне обычно, пока… да, пока не появился здесь Жак.
Я познакомилась с Жаком, когда он вместе с родителями поселился в этом же пансионе. Сначала мы несколько раз встречались на лестнице, потом как-то случайно в парке, а после этого часто вместе ходили в лес.
Мне он показался славным молодым человеком, пожалуй, только несколько тихим и застенчивым, но думаю, что как раз это меня в нем и привлекало. Мы все чаще гуляли с ним, а теперь он уже и сам приходит в мою комнату, а я захожу к нему. До Жака ни с одним из мальчиков я не была близко знакома и очень удивилась, когда заметила, что он вовсе не хвастун и не бахвал, какими казались мне все другие мальчики из нашего класса.
Я стала думать о Жаке после того, как много и долго размышляла о самой себе. Я знала, что его родители вечно ссорятся между собой, и видела, какие это причиняет ему неприятности, потому что главные черты его характера — любовь к покою и миру.
Я часто остаюсь одна и чувствую себя тоскливо и одиноко — ведь мне так не хватает матери и у меня никогда не было настоящей подруги, которой можно обо всем рассказать. У Жака — то же самое; у него тоже никогда не было близких друзей, и, как мне кажется, он тоже нуждался в ком-нибудь, кому мог бы довериться. Но мне не удавалось с ним сблизиться, и мы все время говорили с ним о всякой ерунде.
Но вот однажды он под каким-то предлогом зашел ко мне, когда я сидела на полу, подложив под себя подушку, и смотрела на небо.
— Не помешаю? — спросил он тихо, как только вошел в комнату.
— Да нет, — ответила я, поворачиваясь к нему. — Можешь сесть рядом. Правда, ведь прекрасно вот так сидеть и мечтать?
Он встал у окна, прислонившись головою к стеклу, и ответил:
— Да, я так тоже часто мечтаю. Сказать, как я это называю? Смотреть в мировую историю.
В изумлении я глянула на него:
— Знаешь, по-моему, потрясающе сказано. Я это запомню.
— Да.
Он смотрел на меня с той редкой улыбкой, которая меня всегда немного сбивала с толку; во всяком случае, я никогда не могла понять, что, собственно, у него на уме.
Потом мы опять поговорили о всяких пустяках, и через полчаса он ушел.
В другой раз, когда Жак зашел ко мне, я снова сидела на том же месте, и он опять встал у окна. Погода в тот день стояла на редкость прекрасная, небо было синее-синее (наши окна находились на такой высоте, что других домов мы не видели, во всяком случае, мне внизу ничего не было видно); на голых ветвях каштанов, которые росли перед нашим домом, висели капли росы, и, когда ветки раскачивались, они всякий раз ловили луч солнца; чайки, другие птицы стремительно пролетали мимо нашего окна, и отовсюду доносились их крики и щебетанье.
Сама не знаю почему, но, во всяком случае, мы оба не могли вымолвить ни слова. Мы были вместе в одной комнате, и к тому же довольно близко друг от друга, но при этом каждый из нас почти не ощущал присутствия другого. Мы смотрели и смотрели на небо и говорили сами с собой. Я говорю «мы», потому что уверена: он чувствовал то же самое, что и я, и так же, как и я, не мог прервать тишину.
Мы просидели так с четверть часа, пока Жак произнес первые слова. Он сказал:
— Когда видишь такое, разве не глупо снова и снова ссориться из-за каких-то мелочей? А я никогда не осознаю этого!
Он смотрел на меня чуть-чуть смущенно и, очевидно, боялся, что я его не пойму, но я была вне себя от счастья, потому что он ждал ответа и я наконец-то могла поделиться своими мыслями с тем, кто их понимает. Я ответила:
— Знаешь, что я всегда думаю? Глупо ссориться с людьми, которые тебе безразличны, — с людьми, которые тебе небезразличны, все по-другому. Их любишь, и, если они начинают ссориться или дают повод для ссоры, это скорее причиняет боль, чем злит.
— Ты тоже так думаешь? Но ведь ты сама не так уж и часто ссоришься?
— Нет, но достаточно, чтобы понимать, как все это выглядит! И самое плохое, я думаю, заключается в том, что большинство людей в мире в общем-то одиноки!
— В каком смысле?
Теперь Жак пристально смотрел на меня, но я решила все-таки продолжать, — может, я смогу ему этим помочь.
— В том смысле, что большинство людей — не важно, есть ли у них семья или нет, — внутренне одиноки. У них нет никого, с кем они могли бы поговорить о своих чувствах и мыслях, а как раз этого мне больше всего не хватает.