Отец Кади был спокойный, красивый мужчина, с густыми седыми волосами и голубыми глазами. На кого бы он ни смотрел, в его взгляде всегда таились теплота и веселье. Казалось, что для Кади это прямо-таки волшебное средство. Они с отцом могли сколько угодно просто спокойно сидеть, не говоря ни слова, радуясь только от того, что находятся вместе.
Сестра Анк, ухаживавшая за Кади, всегда смотрела с благодарностью на этого приветливого человека, который ни дня не пропускал, чтобы не доставить какой-нибудь радости своей дочери.
Сестре вовсе не была в тягость вверенная ей пациентка. Кади, которая во время лечебных процедур часто страдала от боли, никогда не жаловалась и вопреки всему была всегда довольна.
Фрагмент 2
Как сказала сестра Анк, так и вышло. В воскресенье в три часа дня к Кади впервые пришла юная посетительница. Это была высокая девочка, некрасивая, но с приятным, веселым лицом. Она спросила у портье Каролину Доротею ван Алтенховен.
— О, вам нужна эта милая девочка, которую зовут Кади, — третья дверь направо, палата номер четыре.
Кади заслужила симпатию портье тем, что кулек конфет, которые ей принесли, попросила раздать всей больнице, так что и сестрам, и пациентам — тем, которым разрешалось есть сладкое, — досталось по две конфеты. Вот почему Кади даже среди тех, кто ее вовсе не знал, стала известна как «эта милая девочка Кади».
Между тем посетительница подошла к двери ее палаты и постучала. Сестра Анк открыла дверь и спросила:
— Ты, наверно, Греет? Входи-ка.
— Привет, Греет, входи, не бойся, я вроде еще цела!
Кади была в восторге, что увидит кого-то другого, а не всех этих сестер с их серьезными лицами.
— Ну, Кади, как дела?
Греет явно была в замешательстве, и сестра Анк, чтобы дать ей освоиться, вышла из палаты.
Когда чуть позже она вернулась, то еще издали услыхала доносившийся из палаты смех. Она быстро распахнула дверь и воскликнула:
— Тссс! Потише, девочки!
— О, сестра, я просто не могу, вы только послушайте, какую штуку они выкинули в школе! Какая жалость, что меня там не было!
И сестра Анк выслушала полный отчет, со всеми подробностями.
Когда Греет в полчетвертого ушла, Кади чувствовала себя смертельно уставшей, но была очень довольна, и это самое главное, потому что спать она могла вволю.
Но, вообще говоря, недели текли довольно однообразно.
Фрагмент 3
Третьего сентября покой в санатории — впервые с тех пор, как Кади туда попала, — был нарушен.
В час дня, когда она как раз слушала через наушники новости по радио, ее ужасно напугало сообщение диктора А. & В. о том, что премьер-министр Чемберлен объявил войну Германии. Кади никогда не интересовалась политикой, что вполне естественно для четырнадцатилетней девочки, и ее никак не затрагивало то, что происходило в далеких странах. Но тут она смутно почувствовала, что объявление войны может коснуться и ее тоже. Когда после мертвого часа разносили чай, сестра рассказала об этом и другим пациентам.
В палате, где лежала Кади, находились только те, кто уже шел на поправку.
За день до объявления войны в палате появилась новая дама. Ее кровать стояла рядом с кроватью Кади. Со своей соседкой Кади не обменялась ни словом, кроме пожеланий «Доброго утра!» и «Спокойной ночи!», но теперь между ними сам собой завязался разговор.
Когда сестра сообщила эту новость, со всех сторон послышались восклицания, и только соседка Кади молчала. Кади не могла не обратить на это внимания, а когда увидела, что слезы текут по лицу этой еще молодой женщины, почувствовала к ней жалость и сострадание. Кади не осмеливалась задать ей вопрос, боясь задеть женщину, глубоко погруженную в свои мысли. Позже, когда Кади читала, рядом послышались всхлипы. Быстро отложив книгу в сторону, она участливо спросила:
— Я позову сестру? Вам нехорошо?
Женщина повернула к ней заплаканное лицо. Окинув Кади взглядом, она сказала:
— Нет, дитя мое, не нужно. Моему горю не поможет ни сестра, ни лекарство.
Но от этих слов Кади стало жаль ее еще больше. Женщина казалась такой подавленной, такой безутешной, что Кади никак не могла оставаться безучастной.