Вот так, рассказывая о событиях давно минувших дней, лекарь увещевал старуху, но та ни в какую не сдавалась.
— Спору нет, говорите вы разумно, только ежели я чего не видела собственными глазами, того, значит, и не бывает на свете! — твердила она.
Тогда все стали думать, как переубедить старуху, и в конце концов придумали: послали за дрессировщиком мышей Тобэем, который обучался своему ремеслу у Нагасаки Мидзуэмона.[233] Тот явился и сказал:
— Мышка, которую я держу в руках, исполнит все, что я ей прикажу. Хотите, она сейчас отнесет любовное послание.
Мышь схватила протянутое ей письмо, огляделась по сторонам и вложила его в рукав кому-то из стоявших рядом. Затем Тобэй бросил ей медную монетку и велел:
— Пойди купи рисовую лепешку! — Мышь тотчас же убежала и вскоре вернулась с лепешкой.
— Ну, теперь-то вы поверили? — обратились к старухе домочадцы.
— Увидишь такое и впрямь поверишь, что мыши могли утащить деньги. Хорошо, подозрения мои рассеялись. Но раз вы терпите в своем доме таких вороватых мышей, извольте выплатить мне проценты с украденных ими денег. Как-никак они пролежали у вас целый год.
Так в канун Нового года старуха получила со своего скареды-сына пятнадцать процентов годовых.
— Ну вот, теперь-то я встречу Новый год с радостью! — воскликнула она. пошла в свой флигель и легла спать.
Общество одного моммэ
Когда кто-то разбогатеет, говорят, что ему повезло. Пустые слова. На самом деле только находчивость да смекалка могут обеспечить достаток и процветание семьи. Без этого никакой бог удачи и богатства — ни Эбису, ни Дайкоку — не придет человеку на помощь.
К слову сказать, местные купцы-толстосумы объединились в «Союз Дайкоку». Они собираются и толкуют между собой, стоит ли ссужать князей из разных провинций деньгами, в чем находят для себя удовольствие большее, нежели в пирушках да развлечениях. Для своих встреч они снимают залу в одном из буддийских храмов на улице Икудама-мати или же Ситадэра-мати, вдали от веселых заведений, и раз в месяц с утра и до сумерек обсуждают финансовое положение даймё. В обществе этом состоят одни старики, чьи дни уже клонятся к закату, но они вовсе не помышляют о загробном блаженстве, а заботятся лишь о росте процентов с ссуды да о приумножении своего богатства.
Да, в мире нет ничего слаще денег. А чтобы иметь их в избытке, надо жить так: с двадцати пяти лет, пока человек в расцвете молодости, не зевать, а учиться уму-разуму; с тридцати пяти лет, пока он в расцвете сил, зарабатывать и копить деньги; в пятьдесят лет, набравшись опыта, укреплять основу своего дела, а за год до шестидесяти передать хозяйство старшему сыну и удалиться на блаженный покой. Но есть старики, которые, достигнув весьма почтенного возраста, когда уже полагается совершать паломничество по храмам, все еще продолжают жить в мире алчности, не помышляя ни о Будде, ни о Законе.[234] А между тем любое богатство, даже в десять тысяч каммэ, после смерти человека останется в этом бренном мире, с собой он сможет забрать только саван.
Среди стариков, входящих в «Союз Дайкоку», нет ни одного с капиталом менее двух тысяч каммэ. Но вот несколько лет назад не столь состоятельные их собратья, поднакопив деньжонок, объединились в «Общество одного моммэ». В него вошло двадцать восемь человек с капиталом в двести, триста, ну самое большее — пятьсот каммэ. Постоянного места для ежемесячных собраний у них нет, встречаются они в какой-нибудь харчевне и заказывают себе угощение на сумму, не превышающую одного моммэ. При этом и пьющие, и непьющие обходятся без сакэ; даже в развлечениях самым главным у них считается умеренность. Ну разве не удивительно это!
С утра и до захода солнца они советуются между собой, как лучше вести дела, прикидывают, кого из нуждающихся можно без убытка ссудить деньгами, да как сделать, чтобы деньги ни дня не лежали мертвым грузом.
Состояние свое они нажили, ссужая деньги в рост. И действительно, по нынешним временам нет предприятия более прибыльного, нежели ростовщичество. Но многие купцы только делают вид, будто безбедно живут, на самом же деле тяжко нуждаются. И когда такой вот купец, взявши большую сумму, решается на умышленное банкротство, это приносит огромный убыток заимодавцу.
— Давайте отныне делать так, — предложил один из членов «Общества». — Прежде чем ссудить кого-либо деньгами, будем наводить справки о финансовых делах просителя, а потом обмениваться полученными сведениями. Только уж чур придерживаться уговора и не хитрить друг с другом. А теперь надо бы составить поименный список тех, кто постоянно обращается к нам за деньгами, и обсудить во всех подробностях, как на сегодняшний день обстоят их дела.
— Правильно! — откликнулись остальные. Тогда кто-то сказал:
— Прежде всего следует поговорить о таком-то, хозяине такой-то лавки в Китабаме. Все его имущество, включая движимость, можно оценить в семьсот каммэ.
— Заблуждаетесь! Да у него долгов на все восемьсот пятьдесят каммэ.
Такое серьезное расхождение во мнениях всех встревожило.
— Дело не шуточное! Давайте выслушаем соображения обеих сторон. Для всех нас это важно!
— Я считаю, что этот купец богат, — начал первый, — по следующим причинам. В позапрошлом году, в месяц инея,[235] когда он выдавал свою дочь за одного купца из Сакаи, свадебная процессия с приданым тянулась от Имамии до самых ворот аптекарской лавки «Фудзи-номару», что на улице Нагамати. А вслед за свадебным поездом шли дюжие, как на подбор, парни и на шестах из стволов зеленого бамбука тащили пять сундуков, в каждом — по десять каммэ серебра. Поглядишь на это — ну точь-в-точь процессия со священными ковчегами во время Летнего праздника.[236] Помимо дочери у этого купца есть еще несколько сыновей. «Не будь у него больших денег, вряд ли он дал бы за дочерью пятьдесят каммэ», — подумал я и в третьем месяце прошлого года чуть ли не силой навязал ему двадцать каммэ в долг без процента и притом на неопределенный срок.
— Какая неприятность! — воскликнул кто-то из собравшихся. — Из этих двадцати каммэ к вам вернется не более одного каммэ и шестисот моммэ.
Услыхав это, старик изменился в лице, и хотя он держал палочки в руке, суп не шел ему в горло.
— Вот ведь незадача, — сказал он, и из глаз его хлынули слезы, а ведь всей горькой правды он еще не знал. — Расскажите же мне, как на самом деле обстоят дела у этого торговца, — обратился он к тому, кто незадолго до этого высказал мнение, противоположное его собственному.
— Ну что ж, слушайте. Торговец этот настолько нуждается в деньгах, что готов платить ссудный процент наравне с театрами,[237] а на таких условиях кто угодно даст ему в долг. Известно ли вам какое-нибудь другое ремесло, помимо театра, которое позволяло бы платить такой процент, и при этом оставаться платежеспособным?
Один ящик из-под десяти каммэ вместе со всеми железными принадлежностями стоит каких-нибудь три моммэ пять бу, так что всего на семнадцать моммэ двадцать бу можно купить пять таких ящиков. А внутрь они натолкали камней да черепицы, которых сколько угодно кругом валяется. Нет на свете ничего страшнее коварства! Я так думаю, что обе эти семейки из корысти втайне сговорились между собой и решились на этот обман. Да если бы я, открыв эти ящики, увидел в них настоящие тёгины, все равно не поверил бы своим глазам. В положении этого торговца дать дочери в приданое двести серебряных монет — и то немыслимо. А за вычетом одежды, утвари и прочего он мог бы расщедриться лишь на пять каммэ, не больше.
Вот послушайте, правильно ли я рассуждаю? На первых порах этому купцу следовало бы дать в ссуду не более двух каммэ сроком на год или два. Если бы все оказалось в порядке, потом его можно было бы ссудить уже четырьмя каммэ сроком на пять-шесть лет. Одалживать же двадцать каммэ следовало лишь после того, как вы окончательно убедились бы, что с этим человеком можно иметь дело.
236
237