— Вот насмешили! — не унималась домовладелица. — Всем известно, что вы дочь простого бондаря и уж если в чем и ездили, то наверняка в гробу, изготовленном вашим папашей. На всякий случай имейте в виду, что у человека, не приученного к езде в паланкине или в коляске, с непривычки сразу же начинает ломить поясницу.
— И кто только просил вас выяснять чужие родословные? — возмутилась постоялица. — Занялись бы лучше своей собственной. Вы ведь хвастали, будто приходитесь единственной дочерью главному жрецу храма Идзумо. Отчего же тогда вы вышли замуж за бедняка? Или просто тамошний бог-соединитель судеб, который с легкостью улаживает подобные дела по всей стране, прогневался на вас за что-то? И еще кое-что хочу сказать вам напоследок. Когда-то на постоялом дворе «Фудэя» в Саге обреталась блудливая Коман по прозвищу «Тэнгу». Говорят, будто она и некая домовладелица похожи друг на друга как две капли воды. Вот бы узнать, в какой части столицы проживает эта домовладелица!
— Я не желаю больше с вами препираться! — воскликнула домовладелица. — Чтоб духа вашего больше здесь не было! — С этими словами она выдернула из пазов дверь флигеля, давая тем самым понять, что жильцам отказано от дома.
Торговец веерами, слышавшим весь этот разговор, не на шутку забеспокоился.
— Теперь из-за твоего злого языка нам придется покинуть насиженное место, — принялся он выговаривать жене. — А для торговца переезд хуже разорения. Ступай и, пока не поздно, извинись перед хозяйкой.
— И не подумаю! — отвечала женщина с перекошенным от злости лицом.
— Как, ты еще смеешь мне перечить? — вскричал возмущенный муж. — Немедленно убирайся прочь из дома в чем мать родила! Не жена ты мне больше!
— Хорошо, я уйду. Но за то, что ты меня гонишь, так и знай, я всем расскажу, от чего скончалась твоя сестрица, — молвила женщина и стала собирать вещи.
При этих ее словах гнев мужа исчез без следа, и он заискивающим тоном произнес:
— Как ты могла поверить, что я расстанусь с тобой из-за какой-то ерунды? По правде говоря, мне самому опротивело глядеть, как задается наша домовладелица. Нам и впрямь лучше уехать отсюда.
Вскоре супруги перебрались на улицу Самэгаи, неподалеку от Пятого проспекта. Все бы ничего, если бы не полоумная старуха, проживавшая по соседству с ними с южной стороны. Временами на нее что-то находило, и она ни с того ни с сего хватала нож и носилась с ним по округе. «Жить в таком соседстве небезопасно», — подумали супруги и переселились в другой дом, напротив входа в храм Роккакудо. И что же? Оттого ли, что столбы, подпирающие крышу, были с самого начала врыты не тем концом, или еще почему-то, но каждую ночь они слышали леденящий душу скрип, будто, того и гляди, обрушится потолок.
Это повергало их в такой страх, что вскоре они решили переехать на улицу Сэмбондори на окраине города. Уж где было по-настоящему тихо, так это там и первое время супруги были очень довольны. Однако немного спустя обнаружилось, что западный ветер всякий раз приносит с собой дым с близлежащей пустоши, где сжигают трупы. Понятное дело, это пришлось им не по душе, и они снова переселились, на сей раз в верхнюю часть Симмати. Дом, который они себе подыскали, был недавно отстроен и стоял особняком. Соседство им тоже показалось приятным. С северной стороны, в доме с решетчатым фасадом, проживал некий старик на покое, в прошлом торговец посудой. Держался он замкнуто и шумных знакомств не водил. С южной же стороны с ними соседствовали известные в столице винная и солодовая лавки.
— Наконец-то мы отыскали то, что нужно! — радовались торговец с женой. Однако в первую же ночь из дома старика послышалось пение молитв в духе секты Сэндзю.[295] Старик вопил до рассвета, да так, что супруги почти не слышали друг друга.
В довершение всех бед из солодовой лавки на несчастных новоселов двинулось целое полчище тараканов, каждый величиной с цикаду. За недолгое время они обгрызли в доме всю деревянную посуду, залезли в кувшин с водой и в бутылку с соей, продырявили мешки с рисом, попортили одежду, бумажные ширмы и веера, обглодали рыбу, подвешенную на крюках в кухне, нагадили в корзинку, где хранилась соль, — одним словом, причинили хозяевам невосполнимый ущерб.
«Мыши в доме — что в стране воры», — написал некогда Кэнко-хоси, но узнай он об этом, наверняка написал бы так: «Тараканы в доме — что в стране пьяницы!» Едва дотянув до лета, супруги снова переехали. Так, не прошло и двух лет, а они девять раз сменили жилище, и от их состояния остались лишь жалкие крохи.
В конце концов, послушавшись сводного брата жены, который проживал неподалеку от храма Ниитамацусима на улице Мацубара, супруги решили перебраться в дом по соседству. Однако оказалось, что этот дом расположен как раз в дьявольском направлении. К тому же в тот год сие несчастливое направление совпало с местопребыванием божества Кондзин,[296] и это усугубило дело. Торговец веерами пошел было на попятный, но братец возразил:
— В нашем мире и без того жить тяжело. Не хватало еще думать о каком-то несчастливом направлении! Положитесь во всем на меня.
Поддавшись на уговоры брата, супруги поселились в этом доме, но с тех пор у них вообще все разладилось. С каждым днем торговля шла все хуже и хуже, и жизнь их пошла прахом, словно рассыпающееся от ветхости бумажное кимоно.
Через некоторое время супруги решили поселиться розно, чтобы хоть как-то поправить положение. Муж уехал в городок Сираиси в провинции Осю и нанялся подмастерьем к одному из тамошних изготовителей бумажных кимоно. Жена подалась в местечко Хирадоносима в провинции Хидзэн, мастерила веера и тем кормилась. Так они и разъехались в разные стороны, а все из-за того, что жена была невоздержанна на язык. Вообще, в чем женщинам надлежит проявлять особую осмотрительность, так это в словах.
Мужа предстоящая разлука сильно опечалила.
— Ну что же, прощай пока, — говорил он жене, утирая рукавом слезы. — Когда-нибудь мы съедемся и снова заживем вместе.
Но женщина рассудила иначе.
— К чему связывать себя обещанием, если теперь нас будут разделять сотни верст? Напиши-ка мне лучше разводную бумагу.
Между супругами вновь разыгралась ссора.
— Ах, так? — вскричал муж. — Нет чтобы потерпеть немного одной, так тебе сразу же подавай другого мужа!
А жена в ответ:
— Только не прикидывайся, будто ты собираешься жить бобылем. Ух, проклятый, мало ему, что укокошил родную сестрицу и прибрал к рукам ее денежки!
Так, разругавшись вконец, они и расстались. Верно говорится в пословице: «Расставшиеся супруги хуже чужаков».
Поистине страшно становится, когда подумаешь о том, что таится в людских сердцах!
Ракускэ, торговец солью
Неподалеку от храма Симмэй в Аватагути стояла бедная хижина, крытая бамбуком, и такая приземистая, что до края стрехи можно было рукой достать. Жили в ней муж и жена. Им было уже по шестьдесят лет, а детей они так и не нажили. Одинокой была их старость.
Старуха добывала на жизнь мужским ремеслом — плела из соломы короткие сапожки и подвешивала их к оконной решетке. Погонщики лошадей, державшие путь из столицы в Ооцу, раскупали их, и это служило подспорьем в скромном хозяйстве супругов. Что же до старика, то он каждый день ходил в Киото, где торговал солью вразнос. Так они и жили. День пройдет — и ладно, о завтрашнем дне не задумывались.
Воротившись домой, старик подкладывал в очаг хворост, — ветки кустарника хаги[297] с равнины Курусуно, того самого кустарника, о котором в старину сложили много стихов, — вместе с женой они пекли сладкий картофель и запивали его зеленым чаем, который покупали понемногу в храме Кандзюдзи. Эти скромные радости казались им истинным блаженством, и они никогда не завидовали тем, кто жил в достатке, ни в чем не зная нужды.
Время бежало для них незаметно, точно во сне. Под Новый год они не толкли рисовых лепешек, в праздник Бон не лакомились соленой макрелью, а перед праздником девятого месяца не покупали ни каштанов, ни сакэ с цветами хризантемы. Поскольку в течение всего года они ничего не брали в долг, им не нужно было расплачиваться по счетам, и хотя на первый взгляд могло показаться, что нужда им в тягость, на самом деле жили они легко, ведь многие житейские заботы их миновали. Не напрасно старика прозвали Ракускэ, что значит «Блаженный».
295
296