Я кланяюсь и благодарю, благодарю и кланяюсь, а сам думаю: «Улепетывай ты поскорее отсюда, милое созданье! Давай-давай!»
Кликнул он своего возницу, велел ковчежец назад нести, засмеялся еще раз и был таков.
Темно по-прежнему. Засветил я свой огарочек, глянул на часы. Вижу четвертый час, пора и мне сворачивать пост. Свернул и без дальнейших приключений прибыл, как говорится, в пункт А.
Ну, что ж. Время звенеть бокалами, как написано в одной хорошей книге. Засек мой датчик в ту ночь точно предсказанную серию гравиброграмм, и существование гравитационного волнового эха с тех пор считается доказанным. И кроме того, можете поздравить меня с тем, что ту ночь я лично встречался и беседовал с Александром Сергеевичем Пушкиным. И не просто встречался, и не просто беседовал, а отметил с ним его день рождения. Полистайте книжки, проверьте. 24 мая граф Воронцов, одесский губернатор, услал Пушкина из Одессы, приказав ему установить размеры ущерба, нанесенного саранчой. Свой день рождения поэт провел, так сказать, на колесах и записал в дневнике: «Mai 26. Vin de Hongrie». То есть «венгерское вино». И это венгерское вино он пил в моем присутствии, а о жалком человечке Фоме Шульце он не помянул нигде и никогда, хотя это именно Шульц — а точнее говоря, Веалаб (то есть «Балаев» навыворот) нечаянно подсказал ему будущее поэтическое гениальное озарение. Именно так, потому что Пушкин написал стихотворение «Я помню чудное мгновенье» год спустя, уже будучи выслан из Одессы в Михайловское.
Воздайте должное моей сдержанности и самообладанию. Что было бы, если бы я увлекся и прочел Пушкину это стихотворение полностью? Я вам скажу, что было бы: Пушкин никогда не написал бы этого стихотворения, справедливо полагая, что оно уже кем-то написано. Мы лишились бы бесценного шедевра. Но равным образом мы его не имели бы, если бы Шульц-Веалаб не толкнул легонько мысль поэта в нужном направлении. Вот и рассуждайте после этого о «гениальных озарениях».
Конечно, в моем рассказе есть одна маленькая натяжка. В ту ночь Александр Сергеевич Пушкин и Александр Петрович Балаев находились друг от друга в пятидесяти верстах. Главный хранитель — на то и Главный хранитель, чтобы такие вещи предусматривать заранее и не допускать. Но и не спешите обвинять меня в слишком вольном обращении с фактами. Мы же с вами реально мыслящие люди! Так вот и давайте реально мыслить. Я совершил бросок во времени на шестьдесят тысяч суток, чему соответствует отрезок длиной в сорок пять парсеков в комплексном пространстве. Переведем это в масштабы точной науки — баллистики. Хотите — считайте, хотите — нет, но это означает, что, пролетев, скажем, два километра, снаряд отклонился от цели на ангстрем с небольшим. Какой же реально мыслящий артиллерист счел бы такое попадание промахом? Нет такого артиллериста. Учитывать подобные отклонения нет никакого смысла, утверждает баллистика. Я с ней не спорю и вам не советую.
«Пусть так, — скажете вы. — Но все же вы не беседовали». — «Беседовали, — возражу я. — Беседовали наши биополя». Что такое пятьдесят верст для биополей? «Несущественное расстояние», — скажут ученые мужи, изучающие эту проблему.
Я буквально битком набит был культурным багажом той эпохи. Я должен был молчать о многом, и я молчал. Но излучал я эти сведения с силой трех Фаросских маяков, тут уж ничего не поделаешь. И любой уважающий себя специалист в области биополей не исключит возможности того, что жалкий технарь Шульц невольно, но все же навеял Пушкину мысль об этом самом «чудном мгновении».
Таким образом, с точки зрения сегодняшних точных и неточных наук, я перед вами кругом прав. И не отклонил бы причитающуюся мне скромную долю признательности за пушкинский шедевр.
И знаете, что больше всего убеждает меня в моей правоте? А то, что вскоре после моей вылазки Главный хранитель добился постановления, чтобы посторонним лицам, какие они ни будь там специалисты, вход в историю был категорически воспрещен. Да-да, именно эти слова там черным по белому написаны, так что не я один приказным косноязычием страдаю. Хохотните себе в кулак, но все понимают эти слова правильно: не посторонних специалистов учат теперь плавать в истории, как рыба в воде, чтобы они наблюдали там, что им требуется, а теперь анахронисты изучают эти специальности и выполняют подобные наблюдения сами.
В наше время это так и только так. Но вдруг лет через двести-триста это постановление отменят! И тогда нашим потомкам вольно будет одаривать любого из нас тем, что мы по своей простоте именуем «гениальными озарениями».
Вот почему я этими «озарениями» не обольщаюсь. Очень сильно подозреваю, что я просто случайный рупор дли своего веселого потомка. И что, когда мы беремся работать сами, без посторонней помощи из грядущего, у нас есть только один выход: работать так, как работает Сеня Пустынников, изобретатель бесконечного огурца.