Игорь мне, конечно, в два счета доказывает, что я олух. «У тебя, говорит, — Саня; получается так: чтобы гвоздь в стену забить, стучи по нему стеной, а молотком придерживай. Но, в общем, гвоздь ты вбил, и вбил к месту. Инвертирование здесь лучше диффузной на порядок. Только оно не стандартизовано, а диффузная стандартизована, и в этом весь фокус». Я отвечаю, что пусть я буду распоследний дурак и тупица, но колечек наших в обиду не дам.
Приехали они, и в три-то голоса мы так ладно спели, что Нимцевич нам поверил и пробил это дело в Москве. Нас перевели к нему на пять месяцев, и Вера с Игорем колечки наши в «Антарес» заделали великолепно. Я помогал, конечно, как мог, но в основном, конечно, как кухонный мужик: посчитать темп перерождения, сфокусировать каскады, подтвердить плавность перехода. Попутно тут еще пара таких дел подвернулась, и, короче, Нимцевич нас возлюбил.
Именно из-за этого и случилась та история, о которой я хочу рассказать. Кончились все монтажные работы, пошли поузловые комиссии, по частям идет пуск, и тут прибывает к нам из-за океана депутация, половина — нобелевские лауреаты, всего душ десять и три переводчицы из «Интуриста», то есть про Достоевского могут, про шашлык — тоже, а про вырожденное демпфирование попутных носителей — ни туды, ни сюды. Соответственно, собирает Нимцевич бригаду и меня в нее включает, поскольку, говорит, товарищ Балаев отчетливо представляет себе установку и обладает даром просто говорить о сложных вещах. А товарищ Балаев эту приманку глотает — и леска натягивается.
Я, конечно, объясняю гостям, что «Антарес» — установка грандиозная, сам, слава богу, каждый день пять километров туда, пять обратно. Убеждаю, что она на полкилометра запрятана в землю, общую блок-схему растолковываю. Но гостей наших все это мало трогает. Им подавай конкретные цифры по самым мелким вопросам: «А как вы то? А как вы се? Каков режим? Чем обеспечивается? За какое время? Периодичность контроля? Система отсчета? Сколько стоит?» Короче, узкие специалисты.
Два дня мы осматривали внешний овал, а на третий, когда побрели на внутренний, у меня вся охота говорить по-английски прошла. Накрепко прошла, на всю жизнь. И стараюсь это я немножко поотстать, хотя здесь, можно сказать, самое интересное-то и начинается. Нимцевич впереди всех, он в восторге оттого, что рассказывает понимающим людям о таком деле, катится, как колобок, вверх, налево, вниз, направо: «Давайте сюда зайдем, там посмотрим! Вот разделители, вот ловушки, вот подготовка инжекции, вот выводные лабиринты!».
А ко мне пристраивается мадам Элизабет Ван-Роуэн, статная такая интересная женщина лет сорока, виднейший специалист по нейтронной баллистике. Она уже все свои мишени, антимишени и коллиматоры отсмотрела, и мы, слава богу, ведем с ней разговор на общие темы.
И проходим мы как раз мимо нашего экспериментального зала. И вижу я сквозь стекло Игоря, как он командует разборкой стендов. Я его приветствую, он нас тоже, мадам Ван-Роуэн из вежливости спрашивает меня, кто это, что это, я ей из вежливости объясняю, сами понимаете, увлекаюсь и начинаю лекцию про наши колечки.
Идем это мы час — делегация метрах в десяти впереди, а я все рассказываю, чем мы добивались принципиального исключения дефектных доменов. Вдруг мадам заинтересовывается, просит объяснить поподробнее, я достаю свою дощечку, черчу, краем глаза вижу, что делегация сворачивает налево, мы с мадам проламываемся сквозь дебри терминологии, торопимся, поворачиваем налево, я вижу приотворенную толщенную дверь, открываю ее пошире, пропускаю мадам вперед в какой-то темный коридор, вхожу следом, дверь машинально дергаю, чтобы она закрылась. Дверь меня толкает, я толкаю мадам, извиняюсь, пробую сообразить, куда ж это нам двинуться, но тут дверь захлопывается, и мы с мадам Ван-Роуэн оказываемся в полной темноте!..
Я говорю, конечно: «Sorry, недоразумение, сейчас разберемся». А мадам мне отвечает: «О да, мистер Балайеф, разберемся, и, хотя я уверена, что мистер Балайеф — джентльмен, но на всякий случай я предупреждаю мистера Балайеф, что у меня при себе имеется устройство, которое может лишить человека агрессивных намерений на 48 часов». До меня медленно, но доходит.