— Славная штучка, — добавил он горделиво.
— И безотказная, — добавил младший, надевая себе на плечо пастушескую сумку Авраама.
— Та-та-та-та — и ты готов. Навсегда! — усмехнулся рябой, обнажив здоровые, сверкающие белизной зубы.
— Но для этого вовсе не нужно такой славной штучки, — ответил в тон ему Авраам.
Парни рассмеялись.
— Точно! Что такое человек? Его можно убить даже камнем! — грустно добавил младший, и в его голосе прозвучала жалость.
— И камнем, и болезнью, и даже простой водичкой, когда ее больше, чем нужно… — сказал Авраам, умаляя значение того, что они собирались с ним сделать. — И все-таки он властвует над всеми, и эти славные штучки сделал своими руками, — добавил он, как бы возвращая человеку его достоинство. При этом он мерно, в такт словам, покачивал головой, выделяя главное напевной интонацией, как это принято у пожилых арабов.
— Э-э, — сказал рябой с гордостью. — Сейчас все делают на заводах. Я был в Джанине. Все делают машины, богу даже молятся.
— Это по радио Хаджи Махмуд молится, — сказал младший, гордясь своей осведомленностью.
— А вы знаете, почему бог не создал машины? — продолжал Авраам неторопливо плести нить ученого разговора. (Когда человек разговаривает, да еще жестикулирует, он прочнее связан с бытием, его труднее отторгнуть от божьего мира.)
— Нет, — простодушно ответил младший.
— Так почему же, я вас спрашиваю, бог создал человека, который сам делает машины, а не создал сразу и машины? Вы не знаете? Хорошо, что вы встретили старого еврея, который объяснит вам это. Бог не захотел создавать машины, чтобы не погубить человека. Он дал ему разум, чтобы человек сам мог создавать машины, чтобы он не стал лентяем. Бог ненавидит лень больше, чем злую жену!
— Здорово! — заметил рябой.
— Больше, чем злую жену! — смеясь, повторил младший. — Ну, а у кого злая жена, тот уже не боится бога!
— Из-за злой жены мужчина становится лодырем. И ему тогда крышка!
Эта тема на короткое время установила между ними какое-то единодушие. Авраам был доволен своей маленькой победой, но он заметил тень озабоченности на лице старшего: тот, видимо, почувствовал, что удаляется от цели. Младший же был явно польщен, что участвует в настоящем мужском разговоре.
— Клянусь богом, он говорит правильно, как по радио! — воскликнул он.
— Подумаешь, по радио! Там говорят по бумажке. А вот ты радио сделай.
— А ты сделаешь?
— Сделаю.
— Правда?
— Когда учатся, все можно сделать, — ответил Авраам с нарочитой скромностью, еще более поразившей парня.
— Умеешь делать радио, а пасешь скот, как мальчишка! — Он недоверчиво посмотрел на Авраама.
— Клянусь своей верой.
Авраам невольно взглянул на свои старые ботинки и грязные заплатанные брюки. Он знал: с их точки зрения пастух — это бедняк, горемыка, это тот, кто стоит на самой низкой ступени общественной лестницы. И вот он — еврей, волосы которого посеребрила уже обильная седина, все еще пасет скот. Видно, он неудачник. Но теперь ребята встревожены: неужели этот народ так могуч, что даже пастухи у них умеют делать радио? А может, они досадуют на тех, кто не уважает столь образованного и старого человека и заставляет его пасти скот. Так или иначе, но у ребят может возникнуть симпатия. А от этого зависит его жизнь.
— Да, — вздохнул он, — ты, конечно, еще молод и не знаешь, что такое кубания[57]. Спроси у односельчан, они тебе расскажут. Я знаю, у вас еще живы старики, которые бывали у нас в добрые времена, ну, например, шейх Фархан, Абдул Азис, Махмуд Салех… Они, бывало, говорили нам: о, если бы вы были арабами… Жили бы мы тогда припеваючи, ходили бы в золоте, ведь у вас все ученые да образованные, все вы умеете делать, каждый может легко разбогатеть. А мы им, бывало, отвечали: «Мы не гонимся за золотом…»
— Я это слышал, — сказал рябой. — Мне отец рассказывал.
— Что же говорил тебе отец?
Старший начал объяснять товарищу, как живут и работают в кибуце. Несколько раз Авраам прерывал его, уточняя разъяснения рябого. «Не богатство и не деньги для нас главное, а честность и справедливость», — говорил он, сам удивляясь примитивности своих суждений. Уж много лет не приходилось ему так упрощенно говорить о сложных жизненных вопросах. Он ведь знал, что все на самом деле гораздо сложнее. Но то, что было лишь приблизительно верным и далеко не точным там, в долине, было чистейшей правдой здесь, в горах. Когда находишься между жизнью и смертью, все становится очень простым.
Авраам внимательно следил за выражением лица рябого, который говорил о евреях с ненавистью и презрением, и чувствовал, что опасность не ушла. И действительно, маленькие глазки рябого вдруг сверкнули, он взял автомат на изготовку и сердито закричал на своего товарища:
— Чего уши развесил? Они мастера зубы заговаривать… Не успеешь оглянуться, как забудешь, кто ты, а кто он. А тебе зачем дали оружие? Чтобы ты его шлепнул! А ты во все глаза на него смотришь! Тоже нашел наставника… Пулю в него — и дело с концом. А ты не сделаешь — сделаю я. Раз — и вместо красивых слов изо рта кровь хлынет.
— А зачем его убивать? Какая нам от этого польза? — спросил младший, и глаза его подернулись грустью. — Ведь он совсем старик, седой весь.
— Ты дурак! — цыкнул на него рябой.
— Он, наверное, хочет похвастаться перед односельчанами: я-де воевал с евреем и убил его. А на тебя он сердится потому, что ты можешь всем сказать, что «герой» всего-навсего застрелил невооруженного старика, — сказал Авраам, бросив презрительный взгляд на рябого.
— Я не деревенский, и мне наплевать, что скажут его односельчане. Я настоящий араб и знаю, кто мой враг, — горделиво произнес старший, снова взяв автомат на изготовку.
— A-а, он не из деревни… Поэтому он не знает, что уже восемь лет на этой границе не проливалась кровь. Поэтому ему ничего не стоит положить конец миру и добрососедству, благодаря которым крестьяне спокойно засевают свои поля и знают, что никто не помешает им снять урожай.
— Мы не должны его убивать! — решительно сказал младший.
— Они убивали арабов! — закричал старший.
— Солдаты убивали, а он старик и даже не ополченец.
— С чего ты взял?
— С чего он взял? — сказал Авраам насмешливо. — Он моложе тебя, а умнее. Если бы я был ополченцем, то не ходил бы у самой границы с пустыми руками.
— Ну, конечно! — обрадованно воскликнул младший.
— И не стыдно тебе ругаться со мной в присутствии еврея! — закричал рябой.
— Ладно, я замолчу, только его убивать не надо.
— Подойди ко мне! — сердито сказал старший. Он положил руку на плечо товарища и, отойдя в сторону, стал ему что-то нашептывать.
До слуха Авраама доносились лишь отдельные слова, но по смущенному выражению лица молодого парнишки он понял, что тот выслушивает веские доводы в пользу убийства. «Нельзя допустить, чтобы порвались наши человеческие отношения», — подумал Авраам. Жизнь висит на ниточке-паутинке, которую он соткал разговором. Если он будет молчать, то нить оборвется и он погибнет.
— Вы взяли у меня все сигареты, а я хочу курить, — сказал он спокойно, будто исход этих тайных переговоров его ничуть не интересует.
Младший пошарил в пастушеской сумке. По его смущенному виду Авраам понял, что доводы старшего не оказались настолько убедительными, чтобы лишить его такой ничтожной милости, как папироса. Он вынул сигарету из пачки, подал ее дрожащей рукой Аврааму и сам зажег спичку.
Авраам не упустил возможности снова дружески заговорить с младшим. Он доверчиво взглянул на парнишку и сказал ему шепотом:
— Твой друг — плохой человек.
— Он не мой друг, я его совсем не знаю. Он не из наших, — ответил парнишка тоже шепотом.
— Ты что там болтаешь? — закричал старший.
— Он твой начальник? — спросил Авраам.
— Нет, — ответил младший.
— Почему же ты разрешаешь ему кричать на себя, как на провинившегося ребенка?
— А ты прав, — тихо сказал парнишка, и в его красивых глазах зажглись гневные огоньки.