Над руслом вади с незапамятных времен стоят старые ивы. Теперь их стволы омывают бешеные потоки воды, увлекая за собой изломанные ветки, деревья непрерывно стонут и жалобно поскрипывают…
Далее вади стремительно спускается в узкую расселину. Ее окружают толстые, почерневшие кусты дикой малины, образуя над ней большой навес, из глубин которого доносится громовой шум водопада. Затем вади вторгается в гущу леса. Вокруг него шумят вечнозеленые сосны, стройные кипарисы обрамляют заросшие тропинки на его берегах.
По вади беснуются бурные, пепельно-серые потоки воды. Они несут в себе ветры далеких холодных гор, остатки почвы, скопившейся за многие годы на скалах, тонко измельченный прах засохших растений и старую змеиную кожу, запах диких коз и коровий помет арабских селений Эйн-А-Тена и Эйн-А-Шейх…
В том месте, где широко раскинули свои ветки красавцы эвкалипты, вади расширяется, его потоки умеряют свой бег. Тут от его голых берегов разбегаются в лес тропинки. И снова широкой и величавой лавиной движется вода, а над ней смыкаются густые кроны деревьев, образуя естественный шатер.
Но вот вади вступает в фруктовые сады селения Абу-Шуша, извивается, пенится, скачет, пока не достигает шоссе. Под шоссе его воды проходят по специально для них проложенным бетонным трубам. Вырвавшись оттуда, они нещадно смывают возделанную почву в сливовых садах, курчавые полоски клевера и пашню, подготовленную для посева. Впадает же вади в Кишон; только здесь, наконец, его потоки прекращают свой разбойный бег.
Когда гремит и грохочет вади — значит, гремит и грохочет дождь. Когда гремит и грохочет дождь — значит, гремит и грохочет вади. Между вади и дождем установились, к великому огорчению земледельцев, поистине дружеские отношения… И вот стоят наши парни под навесом и от нестерпимой досады покусывают соломинку. У них перед глазами — бездействующие машины, а в сараях нетерпеливо бьет землю копытами рабочий скот.
Но вот отодвинулись за горизонт дождевые облака. Дождь из долины перекинулся в горы. Люди здесь — большие оптимисты. Они никогда не теряют надежды. Посовещавшись, они решили: «Коль на тракторах нельзя, выведем на поля лошадей и мулов». И вот уже все лихорадочно готовят сбрую, удила, дышла, грохочут цепями, делают пробные выезды. Если он и впрямь не вернется (этот такой сейчас неуместный дождь), то, пожалуй, можно отсеяться вовремя.
— Возьмем на поля жен и детей, прекратим на время работу в садах, меньше будем возиться с молоком, клевер вывезем на тракторах, а уж поля засеем вовремя! Обязательно засеем, чего бы это ни стоило!
И тогда наступила третья полоса дождей…
Это произошло в полдень. Внезапно потемнело и началось форменное светопреставление. Разверзлись хляби небесные, и водяные потоки бушевали и неистовствовали, как никогда раньше. Вместо того чтобы работать в поле, мы распивали в столовой чай, толпились возле душа, кутались в одеяла, пели песни о нашей распрекрасной жизни и жарили картошку.
День померк, спустилась темень. Ливень шумел без отдыха и передышки, как заводной. И с каждой минутой мрачнели наши мысли, росло наше отчаяние.
А в конюшне в это время околевал Могучий. Возле него стоял парень, и в губах у него торчал стебелек — «соломинка размышлений»… Круп Могучего дрожал, голова была низко опущена к земле, ноги одеревенели и были уже холодными: заражение крови. Красивая морда лошади время от времени вздрагивала и приподымалась, но глаза были закрыты и слезились желтоватой слизью. Парень стоял возле коня, видел, как тот испускает дух, и ничем, решительно ничем не мог ему помочь.
Могучий был гордостью и славой кибуца. С ним в упряжку можно было ставить самого чахлого конягу и не сомневаться, что будет полный порядок, все пойдет как по маслу. Все знали — Могучий не подведет. И вот он погибает, и спасти его нельзя.
Такой труженик, как Могучий, должен уйти из жизни молча, в гордом одиночестве. Возчики, которые много лет работали с ним, не должны его видеть в этот скорбный час. «Они уже улеглись спать, — думает парень, покусывая соломинку. — А может, склонились за шахматами, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, или жалуются друг другу на ломоту в костях…»
Как же сейчас сеять, когда нет Могучего? Кто, кроме него, может справиться с десятками дунамов в день? И кто будет приветствовать радостным ржанием ворота усадьбы, запах конюшни, длинный, но совсем не страшный кнут конюха?..