4. Как хомуты чинят
...Хомут, после коня, вещь первая...
Волокуша на сенокосе – не последняя вещь. Простая вещь, а шибко умная. Ветеринар говорит: все гениальное – просто, – к примеру, колесо, али лестница. Али волокуша. Он говорит, что если бы скальпеля не было, чем бы, говорит, я бычков холостил, топором, что ли?.. С обидой так говорит, потому как завидует тому человеку, что скальпель придумал. Если б, говорит, не он, то, говорит, я, да вот родился поздновато. Хороший человек – ветеринар! А волокуша – вещь не последняя, и сбруя – не последняя... Постромки до двух центнеров на тягу выдерживают. Только, хлопцы, я вас прошу: не грузите помногу сена, оно ведь еще сыроватое, тяжелое. Лучше почаще ездить, чем коня надсаживать. С пустой волокушей, порожнем, дозволяю и бегом промчаться, суперничество можете организовать. Да и коню приятно ушами ветер почувствовать, особливо когда на коне молодой наездник прилип. Почетно и коню и всаднику, когда у них мысли одного полету. А уж хомут, после коня, вещь, наверно, первая! Утром лично посмотрю, как молодежь супонь затягивает, и хомуты чтоб в порядке были. Если что – сигналь, не мешкай. Которые уже и чинить пора. А кто умеет чинить? Я да Федот, да Тихон Коробов. Самый чемпион по этому рукомеслу – Тихон. Мы с ним, бывало, на пару сядем в конюхарке, закрутим по цигарке, и тут наше дело оборот принимает. Берешь хомут. Если из него шибко солома торчит, можешь метнуть его в сторону, – урезать так урезать! А если кожа на нем еще не полопалась, то чинить можно. А если и полопалась, возьми, гусиным салом смажь – дельное средство. Так вот, хомут берешь, иголку-цыганку, которой можно и паруса шить, шило, которое в мешке не утаишь... Берем дратву, – это нитка такая, только от слова "драная с конопли". Да и не зря Драная! Незаменимая вещь штучного образца. А наперсток не бери. Привыкай без него трудиться, а то пронадеешься, да и попадешь впросак, уколешься, или, еще того хуже, напугаешь себя капелькой крови. Хуже нет! ...Мой хомут уже изъезженный до края, солома торчит. И куда конюх смотрел? Я бы его рублем наказал, едрена-матрена, потому как у конюха плечи есть, да и у коня они не хуже. А называются тоже – плечи, потому что – конь! Любого полу лошадь – конь. Конь-огонь! И у этого коня-огня плечи болят. Здесь опять недобрым и даже матерным словом конюха вспомнишь: хомут растрепался, едрена-матрена, на нем Буланкино мясо присохло, а ты и супонь еле-еле затягиваешь. Да порой и не ты, а внук Буланку закладывает, а как он супонь затянет, когда у него силы – воробей наплакал. Супонь затягивать – ума не надо, а силу – надо. Только ванька русский может затянуть супонь так, что аж хомут хрипнет. Этак вот: хри-и-ип!... – и затянется. Хомут на колено и – запевай: Эх, яблочко да на тарелочке... Надоела жена – пойду к девочке! А Тихон – твой товарищ добрый да уютный – ответствует тебе: Ой, снег-снежок да с небу сбросили... Надоела весна – пойду к осени! Чувствуешь, что Тихон тебя переиграл, но стой на своем: Гармонист, гармонист, не смотри глазами вниз. Гляди прямо на меня – завлекать буду тебя. Тихон шилом тебе грозит: мол, зачем ты из дамского репертуару взял? Не дури... Ножом этак лихо хватанешь по шву хомута!.. И вот оно, обдужье, у тебя в лапах, вроде колбаса слабого копчения... И труха из этой колбасы посыпалась. Да, вправду слабого копчения... Труха гнилью пахнет, а когда-то была веселая желтая солома. Ну где ж тут на трухе наездишь? Она вниз осыплется, а верх хомута – одно дерево. Считай, что плечи коня в прямом целовании с твердой древесиной. Вот на конюха бы надеть ярмо чистого дерева, без обводов, да и проехать на нем с версту... Ладно. Тихон сноровисто работает, ловко, да и хомут у него большой – с жеребца Капитана. Буланкиных две головы в этот хомут можно заправить... Кони-кони-кони-звери, я насыплю вам овса... Нас и ветер не догонит – гопца-дрипца-гоп-ца-ца! Это я. Тихон в долгу не остается: Кони-кони-кони-звери, звери-кони-лошади... Распахну в конюшне двери и до – Красной площади! Перегнул, Тиша, перегнул, хотел величально сказать, а вышло мелковато, никакой философии... Тихон цигарку не бросает, один глаз в дыму прищурил, а руки так и снуют, – строчка, как из пулемета идет. Не поспеть мне за ним, а стремлюсь. Председатель идет. Говорит, ну, мужики, не подведите, – мне завтра на Капитане в рик ехать. Сказал и ушел, и остался после него аромат болгарского табаку. Хороший председатель, душевный, и орденов от горла до пояса. Хороший. Тут мы кидаем суперничество и беремся оба за капитанский хомут. Надо значит надо. ...Вот так вот и чинют их. ...По деревне говорят: ну, опять загремел Барабан!.. А я и рад такому говору. Вот плохо, когда скажут: отгремел Барабан... А пока еще жизнь "идет", а не "была". А то вот знаю одного московского поэта, – говорит: "Спасибо, жизнь, что была!" А сам архитектор, да еще молодой, да жинку, наверно, имеет белотелую, нежную, как форель, и образованную до края... Не пойму таких молодых старичков... Покос кончился? Эка невидаль! Зато впереди уборочная страда. Страда кончится – там зимовка, тоже дело живое, чтоб, значит, выжить до посевной, и выйти на парную землю, и синим туманом подышать. Только отсеешься, а тут и наши с вами именины подойдут – сенокос, значит... Люблю я эту пору, недаром именинами называю. И расходиться мне с вами – вроде душу свою половинить. Досказать охота про все такое, что я своей душой потрогал. А от вас – бодростью зарядиться, – вроде за рассказы свои зарплата. Хорошая зарплата! Но впереди, ветеринар говорит, – в першпективе, у нас еще много именин, много дел общих, много и смеху, и слез, и вздохов, и ахов, – в общем, много всего, из чего жизнь состоит. И много новых рассказов.