Наша любовь была пламенно суперсовременной. За время нашей совместной жизни он 912 раз сказал мне, что не выносит разговоров на личные темы, 1268 раз — что ненавидит, когда его о чём-либо просят, заставляют что-либо делать, в чём-либо убеждают или о чём-нибудь спрашивают, и 304 раза — что он мечтает о том, чтобы наконец-то от меня избавиться, но лишь затем, чтобы почувствовать тогда: только я одна и была ему нужна в этой жизни.
Он соблюдал все правила безупречной современности. Он был одержим наихудшими комплексами и одновременно — манией величия. Ироничный в нежности наедине, растроганный на концерте неабстрактной музыки. Самый счастливый, когда он чувствовал себя несчастным, и близкий к самоубийству, если всё складывалось отлично. Супергиперсовременный. Образцовый. Вы справедливо удивляетесь, что я так долго могла быть слепой…
Лишь некоторое время спустя меня насторожило одно обстоятельство. При всей своей безукоризненности он был лишён очень важного достоинства: в нём всё было предсказуемо. Чего от него ожидать — это было известно заранее. У него были безошибочно противоположные реакции. От своей непременной, согласно самой последней моде, сверхсовременности он не отступил ни на минуту. У меня зародилось ужасное подозрение. И я решила его спровоцировать.
— Скажи, что любишь меня, — шепнула я, прижимаясь к нему.
Он был безошибочен. Он резко отодвинулся и буркнул:
— Ты способна испортить самое хорошее настроение.
— Почему ты такой бесчеловечный?! — воскликнула я совершенно нормально, сквозь нормальные слёзы, словно какая-нибудь ретроградка начала пятидесятых годов.
Он посмотрел на меня с удивлением.
— Ты что, в самом деле не знала, почему? Я ведь машина, «Мыслящий робот РМ 902». Я могу всё, но только не требуй от меня того, чтобы я был человечным. Мы, машины, по развитию стоим выше людей и очень довольны этим и горды. А я, к тому же, ещё и очень удачный образец.
Ничего нет удивительного в том, что когда я — после такого-то опыта! — познакомилась с тобой, то вначале была немного настороженной. Но вскоре я совершенно успокоилась.
Нет, ты не безошибочный. О, уж чего нет — того нет! Ты весь состоишь из сплошных ошибок.
Ты суперсовременный лишь тогда, когда это выгодно тебе, а в остальных же случаях ты предпочитаешь быть суперстаромодным.
У тебя прыщи на лице, и ты храпишь, словно недорезанный поросёнок. А уж если говорить о твоей непредсказуемости… в этом отношении ты удовлетворяешь меня по гроб жизни. Какая машина была бы способна так разнообразно мучить, как ты? Какая машина была бы способна, этак ненароком, перебрасывать меня из жары в холод, из «люблю» в «не могу тебя видеть», из уходов в возвращения, из «быть» в «не быть»?
Но вот, наконец, когда ты перешёл даже свои границы, у меня вырвалось:
— Почему ты такой бесчеловечный?!
И одновременно меня пронзила страшная мысль: а что если ты тоже машина, но только неудачная?
Умная женщина
До обобщений, впрочем, я дошла гораздо позже. До каждого обобщения доходят, топча свои собственные следы.
А тогда я увидела тебя в самый последний момент. Уже было слишком поздно притворяться, что не вижу. Ты шёл с незрелой седоволосой кошечкой. (Кошки с цветом волос под седину заполняют в природе нишу, возникающую из-за действительно седых женщин с волосами, покрашенными в рыжий цвет). Кошка висела на твоей руке, модно дёргалась и демонстрировала близость. В декольте у кошки, переходившем все мыслимые границы, кипел бюст. Благодаря ложбинке, которая образуется между полушариями, такое декольте производит впечатление, будто кто-то голый повернулся к тебе задом.
Словом, кошка была чертовская. А ведь известно, что чем кошка более чертовская, тем глупее выглядит обвешанный ею и застигнутый врасплох. Поэтому, когда наши взгляды встретились, на твоём лице появилось обычное в таких случаях выражение: мешанина из злости к кошке, ярости ко мне и удовлетворённости собой.
У меня было три возможных варианта действий:
а) ударить кошку по голове только что купленной копчёной скумбрией, а затем разразиться плачем,
б) холодно кивнуть и с безразличным видом пройти мимо,
в) подойти к вам с так называемой естественной улыбкой.
Надо ли говорить, что самым близким моему сердцу, самым искренним и самым правильным было бы действие «а», со скумбрией и плачем. О, но такие вещи ведь не для меня. Ты меня знаешь. Ясное дело, что я выбрала вариант «в».
— Как дела, — жизнерадостно сказала я, — представь меня своей спутнице.