Почему я не пытался бежать? Почему я не бежал в физическом смысле этого слова, а не духовно, как говорила Кикуко? Я все еще не утратил волю к борьбе и не до конца потерял надежду. Я ждал своего шанса.
В один прекрасный день такой шанс представился. На углу одной из улиц по дороге домой был выстроен цирк-шапито. Я знал, что караулившие меня брат и сестра обязательно захотят посмотреть представление. Я умело соблазнил их и, сказав, что подожду снаружи, спровадил в цирк. За полтора часа мне удалось побывать в юридической конторе, которую я выбрал еще раньше. У юриста была огромная семья. Взрослые и дети без конца появлялись, а потом снова исчезали. Последним пришел жалкий, вконец измученный человечек — это и был хозяин конторы. Почувствовав, что в волосах у него запуталась паутина, он стал растерянно чесать голову, меня это даже начало беспокоить.
Я стал рассказывать о том, что произошло, но, как только адвокат начал вникать в суть дела, он поспешно приложил палец к губам:
— Тише, тише.
Все время, пока я рассказывал, глаза его испуганно бегали, а когда я закончил, лицо его стало мертвенно-бледным.
— Это всё? — хрипло спросил адвокат, потом встал и, взяв меня за руку, стал выпроваживать. — В таком деле, как это ни печально, помочь вам невозможно. Ни у кого из нас нет достаточно сил, чтобы по-настоящему защитить вас. — Он еще больше понизил голос: — Я сам захвачен семьей ворвавшихся. Вы, я думаю, видели — семьей из тринадцати человек. Когда это случается с таким человеком, как вы, одиноким, — еще ничего, а когда есть своя семья, как у меня, это просто бедствие. Жена, забрав детей, уехала, да нет, правильнее сказать, они ее выгнали. Все мои служащие уволились, и я теперь один работаю за всех, начиная с секретарши и кончая служанкой. За месяц я похудел килограммов на тридцать. Еще месяц — и я вообще лишусь веса.
Прощаясь, я сказал, пожимая ему руку:
— Будем друзьями.
Но он грустно покачал головой:
— Не надо, не приходите больше, пожалуйста.
7
Это была моя последняя попытка.
Совершить ее было нелегко, так как всякий раз, когда я возвращался домой, меня тщательнейшим образом обыскивали, но все же мне удавалось время от времени улучать момент и на обрывках бумаги, собранных при каждой благоприятной возможности, я написал тридцатистраничную листовку:
«Жильцы дома, граждане, имеющие сердце и разум! К вам настоятельно взывает один из ваших друзей, подвергшийся возмутительному нашествию.
Совершенно незнакомое мне семейство, не имея на то никакого права, внезапно лишило меня жилья и стало распоряжаться всей моей жизнью. Более того, я обязан, работая, содержать этих людей. Свои незаконные действия они прикрывают красивыми словами о решении большинством голосов и, опираясь на свое количество, как бы на законном основании навязывают мне свои решения. Допущение подобных возмутительных действий — верный путь к крушению общества! Это не только моя проблема. Это участь, которая ждет вас завтра. Мы должны, сплотившись, бороться с этим незаконным большинством. В первую очередь я обращаюсь к жильцам, выступавшим против повышения квартирной платы: не стоит ли нам снова сплотиться во имя еще более существенного, во имя свободы?! Ваша сплоченность защитит меня. И в то же время защитит вас.
Вместо глупого, лишенного всякого смысла большинства создадим истинное большинство!»
Теперь проблема состояла в том, чтобы повесить колокольчик на шею кошке. Я был связан по рукам и ногам, и возможность расклеить листовки пока не представлялась. Но приближался день очередной выплаты жалованья, и, думая о том, что, если не предприму решительных действий, мне придется еще целый месяц длить свои безысходные страдания, я пришел в полное отчаяние и однажды, сделав вид, что иду в уборную, стал расклеивать на стенах листовки.
Не успел я приклеить третью листовку, как услышал хмыканье и, обернувшись, увидел благородного вида господина и старшего сына.
— Работаешь. — Они переглянулись, ухмыляясь, и при этом выглядели очень зловеще, не сделав даже попытки сорвать листовки или помешать мне их расклеивать.
Придя в полную растерянность и не зная, что предпринять, я наклеил еще штук десять.
— Мы уж было подумали, что ты утихомирился, а ты снова за свое. Фашистское сознание — штука страшная, — сказал сын, обращаясь к отцу.
Благородного вида господин кивнул.
— Иди-ка сюда, — потянул он меня за руку.
— Может, содрать их? — спросил сын.