Вот так, вопреки всему, он уступил. Каждую неделю он заполнял купон и платил налог. Он решил, что это не налог на жадность, а налог на надежду.
Анжела работала на кассе в супермаркете, рассказывая клиентам куда вставлять платёжные карты, и поправляла положение банок и коробок, если сканер не мог обнаружить штрих-код (компания «Хитачи» уже выпустила устройство, способное это делать, но Министерство обороны США тайно скупало их в надежде помешать кому-то ещё получить доступ к программному обеспечению для распознавания образов). Билл всегда нёс свои продукты к её кассе, какой бы длинной ни была очередь, и однажды ему удалось преодолеть свою патологическую застенчивость ровно настолько, чтобы пригласить её на свидание.
Анжела не возражала против его заикания или любой из его других проблем. Несомненно, он эмоционально покалечен, но при этом достаточно красив, в целом добр, и слишком углублён в себя, чтобы быть вспыльчивым или придирчивым. Скоро они встречались регулярно, чтобы заниматься теми грязными, но несколько приятными делами, вряд ли придуманными, чтобы передавать между ними человеческий или вирусный генетический материал.
Однако, никакое количество латекса не может помешать сексуальной близости забросить якоря в другие части их мозгов. Поначалу никто из них не надеялся на длительные отношения, но проходили месяцы, и ничто их не заставляло расстаться, их желание друг к другу и не думало ослабевать, а они всё больше привыкали и к другим сторонам внешнего вида и поведения друг друга.
Было ли это сближение чистой случайностью, или его причиной был их предыдущий опыт, или, наконец, имело место совпадение на генетическом уровне — трудно сказать. Возможно, в некоторой степени, этому способствовали все три фактора. Так или иначе, они зависели друг от друга всё сильнее, пока не стало казаться, что вступление в брак намного проще, чем разрыв, и почти так же естественно, как взросление или смерть. Но если прежде такие, как Билл и Анжела, жили долго, плодились и размножались, то сейчас говорить об этом можно было только теоретически — совместный доход пары едва превышал черту бедности, о детях не могло быть и речи.
Шли годы, и информационная революция продолжалась. Их первоначальные рабочие места исчезли, но обоим каким-то образом удалось зацепиться за работу. Оптический распознаватель символов вытеснил Билла, но его перевели в компьютерщики, что означало замену тонера в лазерных принтерах и борьбу с застрявшими канцелярскими скрепками. Анжела стала супервайзером, а это означало, пресекать кражи в магазине. Воровство как таковое было невозможным (супермаркеты теперь заполнены, принимающими платежные карты, торговыми автоматами), но ее присутствие нужно для предотвращения вандализма и уличного грабежа (настоящий охранник обошелся бы дороже), и она помогала любым покупателям разбираться, какие кнопки нажимать.
В отличие от этого, их первый контакт с биотехнологической революцией был добровольным и полезным. Рожденные розовые, под воздействием солнечного света они оба приобретали глубокий тёмный, слегка красноватый цвет кожи; искусственный ретровирус вставил гены в их меланоциты, которые ускорили скорость синтеза и передачи меланина. Это лечение, хоть и модное, было нечто большим, чем косметика; так как южная полярная озоновая дыра увеличилась, покрыв большую часть континента Австралии, при этом увеличив уровень заболеваемости раком кожи, итак самый высокий в мире, в четыре раза. Химические солнцезащитные средства были неприятными и неэффективными, и при регулярном использовании имели нежелательные долгосрочные побочные эффекты. Никто не хотел мазаться от запястий до лодыжек весь год в климате, который был горячим и становился ещё более горячим, и в любом случае было бы неприемлемо в культурном отношении, вернуться к почти викторианскому дресс коду после двух поколений максимального обнажения кожи. Небольшой эстетический сдвиг, от оценки самого глубокого возможно загара к признанию того, что люди, рожденные со светлой кожей могут стать черными, был самым простым решением.
Конечно, было некоторое противоречие. Параноидальные правые группы (которые на протяжении десятилетий утверждали, что их расизм логически основан на культурной ксенофобии, а не на чем-то столь тривиальном, как цвет кожи) разглагольствовали о заговорах и называли (незаразный) вирус «Черной чумой». Несколько политиков и журналистов пытались найти способ эксплуатировать неловкость людей, не представляясь абсолютно глупыми — но не удалось, и пришлось в конце концов заткнуться. Нео-негры начали появляться на обложках журналов, в сериалах, в рекламе (источник горького развлечения для аборигенов, которые оставались почти невидимыми в таких местах), и эта тенденция ускорялась. Те, кто лоббирует запрет вируса не смогли найти рациональных причин.