Но глаза приятные, решила она. Ясные, голубые, как вода в реке. Такие глаза могли бы быть у ее ребенка. Когда эта мысль промелькнула у нее в голове, ей захотелось что-то сказать — что угодно, лишь бы завязать разговор.
— Как вы думаете, дождь когда-нибудь перестанет?
— Кто знает? Может быть, это к лучшему. Очищение.
— Вы так думаете?
— Кто знает? Смоет весь мир, и мы начнем все сначала. Я не против дождя.
— Я тоже, — произнесла она и снова вспомнила отрывок из радиопередачи. «Вы говорите, что Бог на небе наблюдает за нами? — спрашивал ведущий. — И что Он разгневан?»
«Она разгневана, — ответила женщина. — Она разгневана».
Мелисса украдкой коснулась ладонью живота, где ребенок, ее ребенок, рос и умер. Внезапно безумная логика этих слов, их ясность и красота дошли до ее сознания: этот мир сотворили они, подумала она, люди, подобные Стюарту, — мир машин и шума, этот мир, полный бездушных, безвкусных вещей. Этот мир, который скоро смоет водой. Их мир.
Стюарт снаружи сигналил ей. До нее донесся этот звук, назойливый, пронзительный, резавший слух. Мелисса взглянула на машину, на Стюарта, в нетерпении постукивавшего пальцами по рулю, стремившегося уехать отсюда, поскорее очутиться в горах. Три комнаты, всего три комнаты. Она и Стюарт в этой тюрьме, а вокруг — стена дождя. Дождь продолжался; он стучал по крыше над резервуарами с бензином, падал с неба сплошными потоками, обрушивался на асфальт, и отражения неоновой вывески «Тексако» плясали на черных лужах.
— Леди? С вами все в порядке? Мисс?
— Миссис, — автоматически поправила она, затем обернулась к продавцу.
— Вы в порядке?
— Все нормально, я просто задумалась.
Звук автомобильного сигнала раздался снова.
— Приятный парень.
— Не совсем. Однако иногда он старается.
Снова сигнал. Нетерпеливый.
— Вам лучше идти.
— Ага. — Она принялась копаться в сумочке в поисках денег.
— Не нужно. Теперь это все равно не важно, правда?
Она помедлила:
— Спасибо.
— Не за что. Будьте осторожны. Неизвестно, какие в горах дороги.
Она кивнула и вышла под дождь. Стюарт стоял около машины. Дверца была открыта; в оранжевом свете уличных фонарей его кожа казалась похожей на губку, руки были скрещены на груди. Он в нетерпении смотрел на нее, и за спиной у него были только тьма и дождь. Вода лилась с ночного неба, лилась на блестящий асфальт, на дома, на сверкающую вывеску «Тексако». Вода заливала все вокруг, готова была смыть все.
— Давай быстрее, — позвал ее Стюарт.
И она ответила, не успев сообразить, что говорит:
— Я не поеду. Уезжай без меня.
Когда эти слова сорвались с ее губ, ее внезапно охватило чувство тепла, возбуждения, возвращения к жизни; она почувствовала себя свободной, словно тугой узел эмоций, затягивавшийся в ее груди последние несколько лет, внезапно развязался.
— Что? — крикнул Стюарт. — Что ты такое говоришь?
Мелисса не ответила. Она прошла мимо машины, мимо Стюарта, остановилась у края крыши, защищавшей заправку. Передернув плечами, она сбросила плащ, и он упал на землю у нее за спиной. Не обращая внимания на мужа, она поставила носки туфель вдоль бордюра, вдоль той линии, где заканчивалась крыша и начинался дождь.
Стюарт окликнул ее:
— Мелисса! Мелисса!
Но Мелисса не ответила. Она шагнула в тот мир, который скоро должен был исчезнуть, под струи дождя. Капли падали на нее, прохладные и освежающие, скользили по ее щекам, губам и волосам, лаская ее, как пальцы возлюбленного.
Смерть и право голоса
«Забавно, как устроен мир», — любил говорить мне Бертон. Вот занимаешься ты чем-то настолько мелочным, что зубы от скуки сводит, — подрезаешь ногти на ногах или, например, переворачиваешь диванные подушки в поисках пульта от телевизора, — а мир вокруг тебя меняется с каждой секундой. Ты чистишь перед зеркалом зубы, а на другой стороне планеты поднимается паводок. Каждый день, каждый миг наш мир преображается самым удивительным образом, а мы сидим в пробке, или гадаем, что приготовить на обед, или просто блаженно пялимся в окно. «Пока ты строишь планы, история идет вперед», — всегда говорил Бертон.
Теперь я это знаю. Думаю, теперь мы все это знаем.
Что касается меня, то, когда все началось, я был в Чикаго, на шестом этаже большого офисного здания, составлял резюме. Вокруг творился привычный хаос: разрывались телефоны, бегали люди, по телевизорам сообщали итоговые результаты голосования, — но во всем чувствовалась наигранность. Кампания закончилась. Наши аналитики сообщили нам все, что следовало знать: утром, когда открылись избирательные участки, Стоддард лидировал на семнадцать пунктов. И вот я сидел в предвкушении увольнения, закинув ноги на взятый в аренду стол и придерживая на коленях ноутбук, и ломал голову над синонимами к слову «руководил». Например, «руководил коллективом из пятнадцати человек». Или «руководил связями с общественностью Демократического национального комитета». Или, например, «руководил политической кампанией и доруководился до ручки».