— Это вы, профессор Андроников? Да? Прошло много времени, и я уже не надеялась на ваш приезд, да? Как мы сможем увидеться, вы дадите ответ? Вы хотели бы побывать в Штутгарте? Я думаю, что мы сможем встретиться в воскресенье и я смогу повести вас к сестрам фройляйн Хауф. Они хотели бы познакомиться: я говорила о вас. Вы будете в машине? Да?..
Мы условились встретиться с нею в Штутгарте перед ратушей, мы — это сотрудница московского журнала «Иностранная литература» Лидия Александровна Сомова, с которой нам предстояли встречи с немецкими издателями и журналистами, секретарь советского посольства в Бонне Анатолий Иванович Грищенко вместе с женою и я.
Улица в Штутгарте.
Наша заочная знакомая — зовут ее Ольгой Николаевной — явилась минута в минуту. Это немолодая, интересная дама, еще совсем недавно, я думаю, блистательной красоты. Очень интеллигентная, оживленная встречей… В 30-х годах она вышла замуж за немца и уехала с ним из России.
Она села в нашу машину и, объясняя дорогу, торопливо рассказывала о зданиях, об улицах, по которым мы проезжали, пока мы не повернули на узенькую гористую улочку Штеллинвег и не остановились возле калитки, ведущей в изящный коттедж.
Здесь сестры Хауф получили квартиру после войны.
Живут они… мало сказать — небогато. Фройляйн Юлия Хауф вынуждена работать в бюро, ибо пенсия ее составляет в месяц сумму чуть больше той, которую советский человек, командированный в ФРГ, получает на питание, но не на месяц, а на одни сутки. Фройляйн Юлия Хауф — скульптор реалистической школы, но уже давно не выставляет своих работ: это направление немодно.
В квартирке уютно и чисто. И скромно. Сестры очень радушные, доброжелательные, тонко-интеллигентные женщины. По-русски не говорят, но одну из них можно принять за русскую.
Беседа вьется вокруг Лермонтова, их прабабки Александры Михайловны Верещагиной, советских литературных музеев, советских читателей, советской литературы, Советской страны, предыдущей моей поездки в ФРГ и лермонтовских реликвий, полученных от профессора Винклера и барона доктора Кёнига.
— Я мог бы познакомиться с вами еще пять лет назад, — говорю я, обращаясь к фройляйн Юлии Хауф. — Но мне никто не назвал тогда вашей фамилии.
Обе сестры улыбаются несколько смущенно и снисходительно.
— Наш прадед со стороны отца, — говорят они мне, — автор известных сказок, переведенных на многие языки. Это Вильгельм Хауф, которого у вас, как мы слышали, называют не Хауф, а Гауф. Он был воспитателем другого нашего прадеда, Карла фон Хюгеля, и, по преданию, для него и сочинял эти сказки. Но, хотя перед фамилией Хауф и не стоит частичка фон, его имя, по-нашему, более знатно, нежели фон Хюгель.
Они полны воспоминаний о родителях, о бабушке Елизабет фон Кёниг, о родных.
Мы рассматриваем семейные альбомы: все фотографии подписаны и датированы. На стенах — виды замков Вартхаузен, Хохберг. Портрет Александры Михайловны Верещагиной в старости. На основании записных книжек бабушки они составили перечень всей русской родни Верещагиной, среди которой я нашел несколько мне неизвестных имен. Но главное — те портреты, о которых говорилось в письме. Ольга Николаевна торопит.
— Вот они!
В золоченой овальной рамке молодой круглолицый немец с серьезным лицом — муж Верещагиной барон фон Хюгель, — тот самый «Югельский барон», о котором, пародируя балладу о Смальгольмском бароне Вальтера Скотта в переводе Жуковского, Лермонтов в шутку писал:
В такой же золоченой овальной рамке под выпуклым стеклом старинный портрет — акварель с белилами на слоновой кости, в великолепной сохранности — Александра Михайловна Верещагина-Хюгель: лицо миловидное, умное, выразительное. Вот она, чудесная женщина, верный друг Лермонтова, раньше других разгадавшая в нем великий талант, его заботливая советчица, тонкая ценительница его поэзии, знаток его нежной и трудной души!
А. М. Верещагина-Хюгель.
Карл фон Хюгель.
Оба портрета сделаны, очевидно, сразу же после второго венчания в русской православной церкви в Париже — венчание по лютеранским законам происходило в Берлине. Значит, это 1837 год. Портретам по сто тридцать лет!