Литературное творчество Андроникова почти так же самобытно, как и его лицедейство. Такого писателя до сих пор никогда не бывало. Как не похож он на других литературоведов, каких я знал в своей жизни! Знал я Семена Афанасьевича Венгерова, Павла Елисеевича Щеголева, Петра Осиповича Морозова, Мстислава Александровича Цявловского — благословенные имена, незабвенные труженики! — все это были раньше всего домоседы, отшельники, кабинетные люди, словно цепью прикованные к своим книжным полкам и огромным столам, заваленным грудами старинных фолиантов и рукописей.
А Ираклий Андроников, каким мы знаем его в последние годы благодаря радио, кино, телевизору, — это новый, небывалый тип литературоведа XX века: всегда на ходу, на бегу, вечно спешит с чемоданом то в Нижний Тагил, то в Георгиевск, то в Северную Осетию, то в Кабарду, то в Актюбинск, то в Штутгарт, то в Мюнхен, то в замок Хохберг, то в замок Вартхаузен, — литературовед-скороход, путешественник, странник. Бросает дом и семью и в вагоне, в самолете, на пароходе, в авто мчится без оглядки за тысячи километров ради старой бумажки, на которой сто двадцать или сто тридцать лет тому назад было начертано хоть несколько слов рукою Глинки, Василия Пушкина, Вяземского или безмерно им любимого Лермонтова.
И так жарок его интерес к этим неведомым строчкам, что кажется, узнай он, что одна из этих бумажек лежит на дне океана, он, ни секунды не медля, нырнул бы в океанскую пучину и вынырнул с этой бумажкой в руке. Или кинулся бы в кратер любого вулкана.
И что всего замечательнее: во время всех этих экспедиций и розысков он встречается с бездной народа, — с инженерами, советскими служащими, немецкими баронами, профессорами, старосветскими барынями — с великим множеством разнообразных людей, и в нем просыпается мастер портрета, художник, артист, сердцевед, которым мы так восхищались, когда он изображал перед нами Фадеева, Алексея Толстого, Пастернака, Маршака, Соллертинского.
Поэтому его книги о тех литературных сокровищах, которые он добывает для нас, — не только об этих сокровищах. Они доверху набиты людьми, с которыми встречался Ираклий Андроников во время своих неистовых странствий за разбросанными по всему свету драгоценностями русской культуры.
До сих пор литературоведы сообщали читателям лишь результаты своих разысканий. Андроников — именно потому, что он портретист и художник, — первый решился поведать о самих разысканиях и о тех персонажах, с которыми ему в это время довелось повстречаться.
А так как эти подвиги и приключения Андроникова рассказаны им очень бравурно, занятно, художественно, со свойственными ему блестками юмора, превосходным живописным, живым языком, иным читателям может почудиться, что книги его совсем не научные, так как многие все еще считают научными лишь тяжеловесные, мрачные, беспросветно унылые книги, написанные мутным, казенным, напыщенным стилем.
Но в том-то и дело, что при всей своей блестящей художественности книги Андроникова — это книги большого ученого.
Охота за рукописями и рисунками великих людей не была бы так плодотворна, если бы в книге Андроникова азартный охотник не сочетался с подлинным ученым-исследователем, добывшим колоссальную свою эрудицию многолетним усидчивым, упорным, кропотливым трудом. Забывают, например, что, перед тем как пуститься на поиски утерянных реликвий Лермонтова, Андроников сиднем просидел десятки лет, изучая чуть ли не во всех книгохранилищах нашей страны его удушливую и злую эпоху, его жизнь и титанически гениальное творчество. Когда, бывало, ни войдешь в рукописный отдел Ленинградской публичной библиотеки, или в Пушкинский дом, или в научный отдел нашей Ленинской библиотеки здесь, в Москве, непременно увидишь Андроникова, погруженного в изучение рукописей, книг и газетных листов, имеющих хотя бы самое отдаленное отношение к поэту.
Хотя в посвященной ему книге Андроникова разбросано много мельчайших деталей, книга касается не периферийных, но важнейших, центральных проблем лермонтоведения. В настоящее время уже нельзя написать о великом поэте научную работу, диссертацию, трактат или самый обыкновенный биографический очерк, не пользуясь трудами Андроникова. Эти труды — самая заметная веха в истории лермонтоведения.
Считалось, например, прочно установленным, что вся экзотика «Мцыри» и «Демона» — абстрактная, книжная, заимствованная русским поэтом у Томаса Мура и Байрона, дань модному литературному веянию, подражание европейским образцам. Книга Андроникова кладет этим заблуждениям конец и доказывает десятками фактов, не замеченных другими исследователями, что Лермонтов как великий поэт-реалист заимствовал экзотику своих бессмертных поэм из конкретных впечатлений кавказской действительности.