лермонтовские. Писано с натуры. В хорошей манере. В тридцатых годах. Мастер безусловно очень
умелый. А почему, собственно, вас интересует, есть ли другой мундир?
— Да этот мундир не подходит.
— Ах, вот что! Понятно! Но, к сожалению, вмешательства чужой кисти здесь нет, — озабоченно
говорит Корин. — Снизу кое-где видны мелкие авторские поправочки. И все. Расчищать портрет
незачем. Вы его только испортите.
— Что же вы посоветуете?
— Поищите другой способ утвердиться в вашей точке зрения. Такой способ, мне кажется, должен
существовать. Идите от лица, от сходства. У меня лично оно сомнений не вызывает.
ВТОРАЯ СПЕЦИАЛЬНОСТЬ
В то время, когда я еще жил в Ленинграде и работал в Пушкинском доме, сдружился я с Павлом
Павловичем Щеголевым. Его уже нет, к несчастью. Он умер еще в тридцать шестом году.
Это был молодой профессор, очень талантливый историк, человек великолепно образованный,
острый.
У него я познакомился с его другом — известным юристом, профессором Ленинградского
университета Яковом Ивановичем Давидовичем, большим знатоком трудового законодательства.
Сидя в кабинете у Щеголева, я не раз бывал свидетелем необыкновенной игры двух друзей. Яков
Иванович еще в передней, еще потирает руки с мороза, а Пал Палыч уже посылает ему свой первый
вопрос:
— Не скажете ли вы, дорогой Яков Иванович, какого цвета были выпушки на обшлагах колета
лейб-гвардии Кирасирского ее величества полка?
— Простите, Пал Палыч, это детский вопросик, — снисходительно усмехается Яков Иванович,
входя в комнату и раскланиваясь. — Что выпушки в Кирасирском полку были светло-синие, известно
буквально каждому. А вас, в свою очередь, дорогой Пал Палыч, я попрошу назвать цвет ментика
Павлоградского гусарского полка, в котором служил Николай Ростов.
— Зеленый, — отвечает ему Пал Палыч. — А султаны в лейб-гвардии Финляндском?
— Черные!
— Ответьте мне, дорогой Яков Иванович, — снова обращается к нему Пал Палыч, — в каком году
сформирован Литовский лейб-гвардии полк?
— Если мне не изменяет память, в тысяча восемьсот одиннадцатом.
— А в каких боях он участвовал?
— Бородино, Бауцен, Дрезден, Кульм, Лейпциг. Я называю только те сражения, в которых он
отличился. Я не сказал еще, что этот полк в числе первых вошел в Париж.
— Яков Иваныч, этого, кроме вас, никто не помнит! Вы гигант! Вы колоссальный человек! —
восхищается Пал Палыч.
По правде сказать, эти восторги были мне недоступны. Я ничего не знал ни о выпушках, ни о
ташках, ни о вальтрапах, в специальных вопросах военной истории был не силен. Я уставал следить
за этой игрой, начинал потихоньку зевать и прощался. Теперь, размышляя о портрете, я все чаще
вспоминал о необыкновенных познаниях Якова Ивановича.
«Если, — рассуждал я, — Корин прав:
1) если о поисках другого мундира надо забыть (а в этом Корин прав безусловно);
2) если исходить из того, что это все-таки Лермонтов, то остается —
3) подвергнуть изучению мундир, в котором Лермонтов изображен на портрете».
Одному мне в этом вопросе не разобраться. И специально, чтобы повидать Давидовича, поехал я в
Ленинград.
Изложил свою просьбу по телефону. Прихожу к нему домой, спрашиваю еще на пороге:
— Яков Иваныч, в форму какого полка мог быть одет офицер в девятнадцатом веке, если на
воротнике у него красные канты?
— Позвольте... Что значит красные? — возмущается Яков Иванович. - Для русского мундира
характерно необычайное разнообразие оттенков цветов. Прошу пояснить: о каком красном цвете вы
говорите?
Об этом! — И я протягиваю клочок бумаги, на котором у меня скопирован цвет канта.
— Это не красный и никогда красным не был! — отчеканивает Яков Иванович. — Это самый
настоящий малиновый, который, сколько мне помнится, был в лейб-гвардии стрелковых батальонах, в
семнадцатом уланском Новомиргородском, в шестнадцатом Тверском драгунском и в лейб-гвардии
Гродненском гусарском полках. Сейчас я проверю...
Он открывает шкаф, перелистывает таблицы мундиров, истории полков, цветные гравюры...
— Пока все правильно, — подтверждает он. — Пойдем дальше... Если эполет на этом мундире
кавалерийский — в таком случае стрелковые батальоны отпадают. Остаются драгуны, уланы и
Гродненский гусарский полк. Тверской и Новомиргородский тоже приходится исключить: в этих
полках пуговицы и эполеты «поведено было иметь золотые». А на вашем портрете дано серебро.
Следовательно, это должен быть Гродненский... А как выглядит самый портрет?
Я показываю ему фотографию.
— Вы дитя! — восклицает Яков Иванович. — Это же сюртук кавалериста тридцатых годов. В это
время в Гродненском полку введены перемены и на доломаны присвоены синие выпушки. Но
сюртуки оливкового цвета сохранены по 1845 год, и до 1838 года на них оставался малиновый кант. В
этом вы можете убедиться, просмотрев экземпляр рисунков, специально раскрашенных для Николая
Первого... Итак, — заключает Яков Иванович, складывая книги высокими стопками, — все сходится в
пользу Гродненского.
— Яков Иванович, — восклицаю я, — вы даже не знаете, какой важности сообщение вы делаете!
Ведь на основании ваших слов получается, что это Лермонтов.
— Простите, — останавливает меня Яков Иванович, — этого я не говорю! Пока установлено, что
это офицер гусарского Гродненского полка. И не больше. А Лермонтов или не Лермонтов — это не по
моей части.
МЕТОД ОПОЗНАНИЯ ЛИЧНОСТИ
Гродненский гусар! Круг людей, среди которых жил этот офицер, сузился теперь до тридцати —
сорока человек: офицеров в Гродненском полку в 30-х годах было не больше...
Кажется, уже близок конец. И тем не менее вот тут-то и непонятно, что делать дальше.
Вернулся в Москву. Снова ломаю голову. Снова сижу и смотрю на фотографию, словно Жду, что
она заговорит. Конечно, было бы недурно, если бы портрет сам сказал, с кого он писан.
А как же, интересно, поступают в тех случаях, когда человек не говорит? Когда он не может или не
хочет назвать свое имя? Совершенно ясно, что такого должны опознать другие.
А если его никто не знает или не хочет назвать? Тогда, очевидно, опознают по фотографии.
А если нет фотографии? Может ли служить этой цели живописный портрет?
Снова отправляюсь с портретом в криминалистическую лабораторию.
— А, здравствуйте! — говорят. — Снова к нам?
— Да, интересуюсь, как опознают личность при розыске, если нет фотографии.
— В таких случаях применяется учение о словесном портрете.
— А что такое словесный портрет?
— Сейчас объясним.
Криминалистическая наука отбрасывает при опознании личности такие признаки, как, например:
толстый, худой, румяный, бритый, седой. Сегодня человек румян — завтра бледен. Сегодня брит —
через месяц с густой бородой. Сегодня седой — назавтра взял и покрасился. Поэтому криминалисты
опираются на признаки внешности характерные и устойчивые, которых не могут изменить ни
обстоятельства, ни время, ни сам человек. Устойчивыми признаками криминалисты считают: рост,
строение фигуры, фас и профиль лица; строение и размеры лба, носа, ушей, губ, подбородка, разрез
глаз, цвет радужной оболочки и проч. Составленное на основании этих признаков описание —
словесный портрет — оказывается каждый раз очень точным. И это потому, что устойчивые признаки
внешности одного человека никогда не совпадают со всеми признаками другого, как не совпадают,
например, отпечатки их пальцев.