Доложил я о случившемся начальнику заставы, а он, вместо того чтобы призадуматься или осердиться, поглядел на меня прищуренными глазами и улыбнулся:
— Растерялся?
— Да нет, — неуверенно пробормотал я.
— Вижу. А ты думаешь, я посылал тебя только для того, чтобы ты лошадей там ковал да телеги чинил? Нет, не только за этим. — Он помолчал немного, а потом сказал: — Ну вот что, ежели этот прохвост полезет через границу, встретим как полагается. Но думается мне, что Гулямханбек в настоящий момент не решится на такой шаг — разлад у него в шайке идет: награбленное между собой поделить не могут. Это мы точно знаем… А тебе, дорогой товарищ, придется денек-другой в колхозе побыть, народ успокоить, ну и, конечно, принять меры, какие следует, чтобы все на свои места поставить. Действуй! Не один, конечно, с активом. Хороших людей хватает. Все не побегут, не поддадутся на провокации и на угрозы…
Вернулся я в колхоз. Каримбаба опять за околицей меня встретил. Докладывает, что пока меня не было, из колхоза еще одна семья ушла.
— Я немножко думал, Матвей, — начал он, поглядывая на меня. — Надо мамашку Гулямханбека тюрьма сажать. Пущай там немножко сидеть будет. Хорошо?
— Хорошо, да не совсем, — ответил я с удивлением. — За какие же преступления решил ты упрятать старуху в тюрьму? Она, вроде, никого не трогает, никому не угрожает. Доживает век, коптит небо и все.
— Э-э, Матвей, Матвей, зачем так не понимаешь? Чтобы Гулямханбек боялся немножко. Он посылал к нам человека, мы тоже будем посылать человека. Будет угрожать, мы тоже будем угрожать. Мамашка тюрьма сажаем, нервы немножко портить будем ему.
— Нет, такое дело не пойдет, Каримбаба, — решительно возразил я. — Ты в заложники хочешь взять старуху? Не подходяще. Она хотя и буржуйского происхождения, а все равно старуха. Мать. Что-нибудь другое придумать надо…
Собрали собрание. Поговорили. Но никого не успокоили. Народ держится настороженно, каждый уйти с собрания поскорее торопится. Понял я, что пока Гулямханбек живет в добром здравии возле границы, колхозу не видать спокойной жизни. Страх постоянно будет висеть над жителями селения.
— Думай, Каримбаба, думай хорошенько, — говорил я своему другу, когда мы остались с ним в колхозной кузнице возле чуть тлеющего горна.
А весна уже степь будоражит — время большой работы пришло на поля. Над землей голубая хмарь подымается. Курганы дымком курятся. Трава по ложбинкам пробивается… И такое множество птиц кругом, что если собрать в одно место весь их писк и гомон, весь щебет и свист, всю их тоску и радость — с ума сойти можно, оглохнуть. Только бы работать сейчас, землю от зари до зари ворочать. А тут ломай голову, как народ успокоить и удержать от паники.
— Думай, Каримбаба, дело не ждет…
— Что думать? Эх, Матвей, плохой наше дело. Я совсем сердитый сейчас. Задушил бы этот шакал. Пошел туда, той сторона, немножко ждал и душил его. Хочешь, так будет?
В глазах его была отчаянная решимость. Мне даже не по себе стало от этого взгляда.
— Нет, не подходит.
— А, что такое подходит? Он колхоз хочет совсем душить, новую жизнь, которую товарищ Ленин давал, душить хочет! Это подходит?! Он советский человек убивает, кинжалом режет — это тоже подходит, да?! — Каримбаба горячился, глаза стреляли искрами.
— Не об этом разговор, — возразил я. — Просто нельзя тебе ходить за границу… Бандиты хорошо знают, кто ты такой…
Я сердцем чувствовал, что решение этого сложного дела где-то близко.
— Мне нельзя! — воскликнул он. — Хорошо. Другой человек может ходить. Я знаю, есть такой человек.
— И не убивать, — заметил я строго. — Зачем мы руки будем об него поганить? Заманить сюда… Пусть народ поглядит на этого черта и спросит с него полной мерой за все.
— Конечно, пускай спрашивает!..
Долго мы говорили в этот вечер, обсуждали одно предложение за другим, спорили и даже сердились — слишком все-таки горячий человек Каримбаба. На ночь я остался в кузнице: новые лемеха ставил, потом взялся за сеялку. На следующий день я ждал, что пахари в кузницу за инвентарем придут. Но никто не приходил. Даже Каримбаба. Обезлюдело селение, притихло. Мне даже как-то жутко стало от этой тишины. Вдруг Каримбаба, по своему отчаянному характеру, махнул на ту сторону. Что тогда делать?
В полночь пришел Каримбаба. Плюхнулся у горна, привалился к плетенке с углем и захрапел. На рассвете проснулся и спрашивает: сколько проспал?
— Что проспал, не воротишь, — ответил я ему. — Докладывай о деле. Жду тебя целые сутки.