Эксперт не смог исправить положение в Сент-Олбансе. Генерал Карпентер прочитал рапорт и разжаловал его автора.
— Сострадание, — сказал генерал Карпентер, — первая заповедь цивилизации. Подать мне Главного медика.
Но и Главный медик не смог потушить гнев Сент-Олбанса, а посему генерал Карпентер разжаловал и его. Но на этот раз в рапорте была упомянута палата-Т.
— Подать мне специалиста по той области, которая касается палаты-Т, — приказал генерал Карпентер.
Сент-Олбанс прислал врача — это был капитан Эдсель Диммок, коренастый молодой человек, почти лысый, окончивший медицинский факультет всего лишь три года назад, но зарекомендовавший себя отличным специалистом по психотерапии. Генерал Карпентер питал слабость к экспертам. Диммок ему понравился. Диммок обожал генерала как защитника культуры, которой сам он, будучи чересчур узким специалистом, не мог вкусить сейчас, но собирался насладиться ею, как только война будет выиграна.
— Так вот, Диммок, — начал генерал, — каждый из нас ныне прежде всего закаленный и отточенный инструмент. Вы знаете наш девиз: «Свое дело для каждого, и каждый для своего дела». Кто-то там не при своем деле в палате-Т, и мы его оттуда выкинем. А теперь скажите-ка, что же это такое — палата-Т?
Диммок, заикаясь и мямля, кое-как объяснил, что это палата для особых заболеваний, вызванных током.
— Значит, там у вас содержатся пациенты?
— Да, сэр. Десять женщин и четырнадцать мужчин.
Карпентер помахал пачкой рапортов.
— А вот здесь заявление пациентов Сент-Олбанса о том, что в палате-Т никого нет.
Диммок был ошарашен.
— Это ложь! — заверил он генерала.
— Ладно, Диммок. Значит, у вас там двадцать четыре человека. Их дело
— поправляться. Ваше дело — лечить. Какого же черта весь госпиталь ходит ходуном?
— В-видите ли, сэр… Очевидно, потому, что мы держим палату-Т под замком.
— Почему?
— Чтобы удержать там пациентов, генерал.
— Удержать? Как это понять? Они что, пытаются сбежать? Буйные, что ли?
— Никак нет, сэр. Не буйные.
— Диммок, мне не нравится ваше поведение. Вы все хитрите и ловчите. И вот что мне еще не нравится. Эта самая классификация. При чем тут Т? Я справился в медицинском управлении — в их классификации никакого Т не существует. Что это еще за петрушка?
— Д-да, сэр… Мы сами ввели этот индекс. Они… Тут… особый случай, сэр. Мы не знаем, что делать с этими больными. Мы не хотели огласки, пока не найдем способа лечения. Но тут совсем новая область, генерал. Новая! — Здесь специалист взял в Диммоке верх над дисциплинированным служакой. — Это сенсационно! Это войдет в историю медицины! Этого еще никто, черт возьми, не видел!
— Чего этого, Диммок? Точнее!
— Слушаюсь, сэр. Это бывает после шока. Полнейшее безразличие к раздражителям. Дыхание чуть заметно. Пульс слабый.
— Подумаешь! Я видел такое тысячи раз, — проворчал генерал Карпентер.
— Что тут необычного?
— Да, сэр, пока все подходит под разряд Q или R. Но тут одна особенность. Они не едят и не спят.
— Совсем?
— Некоторые совсем.
— Почему же они не умирают?
— Вот этого мы и не знаем. Метаболический цикл нарушен, но отсутствует только его анаболический план. Катаболический продолжается. Иными словами, сэр, они выделяют отходы пищеварения, но не принимают ничего внутрь. Они изгоняют из организма токсины и восстанавливают изношенные ткани, но все это без еды и сна. Как — один бог знает!
— Значит, потому вы и запираете их? Значит… Вы полагаете, что они таскают еду и ухитряются вздремнуть где-то на стороне?
— Н-нет, сэр. — Диммок был явно смущен. — Я не знаю, как объяснить вам это. Я… Мы запираем их, потому что тут какая-то тайна. Они… Ну, в общем, они исчезают.
— Чего-чего?…
— Исчезают, сэр. Пропадают. Прямо на глазах.
— Что за бред!
— Но это так, сэр. Смотришь, сидят на койках или стоят поблизости. Проходит какая-то минута — и их уже нет. Иногда в палате-Т их две дюжины. Иногда — ни одного. То исчезают, то появляются — ни с того ни с сего. Поэтому-то мы и держим палату под замком, генерал. За всю историю военной медицины такого еще не бывало. Мы не знаем, как быть.
— А ну, подать мне троих таких пациентов, — приказал генерал Карпентер.
Натан Райли съел хлеб, поджаренный на французский манер, с парой яиц по-бенедиктински, запил все это двумя квартами коричневого пива, закурил сигару «Джон Дрю», благопристойно рыгнул и встал из-за стола. Он дружески кивнул Джиму Корбетту Джентльмену, который прервал беседу с Джимом Брэди Алмазом, чтобы перехватить его на полпути.
— Кто, по-твоему, возьмет в этом году приз, Нат? — спросил Джим Джентльмен.
— Доджерсы, — ответил Натан Райли.
— А что они могут выставить?
— У них есть «Подделка», «Фурилло» и «Кампанелла». Вот они и возьмут приз в этом году, Джим. Тринадцатого сентября. Запиши. Увидишь, ошибся ли я.
— Ну, ты никогда не ошибаешься, Нат, — сказал Корбетт.
Райли улыбнулся, расплатился, фланирующей походкой вышел на улицу и взял экипаж возле Мэдисон-сквер гарден. На углу 50-й улицы и 8-й авеню он поднялся в маклерскую контору, находящуюся над мастерской радиоприемников. Букмекер взглянул на него, достал конверт и отсчитал пятнадцать тысяч долларов.
— Рокки Марчиано техническим нокаутом положил Роланда Ла Старца в одиннадцатом раунде. И как это вы угадываете, Нат?
— Тем и живу, — улыбнулся Райли. — На результаты выборов ставки принимаете?
— Эйзенхауэр — двенадцать к пяти. Стивенсон…
— Ну, Эдлай не в счет, — и Райли положил на стойку двенадцать тысяч долларов. — Ставлю на Айка.
Он покинул маклерскую контору и направился в свои апартаменты в отеле «Уолдорф», где его уже нетерпеливо поджидал высокий и стройный молодой человек.
— Ах да! Вы ведь Форд? Гарольд Форд?
— Генри Форд, мистер Райли.
— И вы хотели бы, чтобы я финансировал производство машины в вашей велосипедной мастерской. Как, бишь, она называется?
— Я назвал ее имсомобиль, мистер Райли.
— Хм-м… Не сказал бы, что название мне очень нравится. А почему бы не назвать ее «автомобиль»?
— Чудесное предложение, мистер Райли. Я так и сделаю.
— Вы мне нравитесь, Генри. Вы молоды, энергичны, сообразительны. Я верю в ваше будущее и в ваш автомобиль. Вкладываю двести тысяч долларов.
Райли выписал чек и проводил Генри Форда к выходу. Потом посмотрел на часы и неожиданно почувствовал, что его потянуло обратно, захотелось взглянуть, как там и что. Он прошел в спальню, разделся, потом натянул серую рубашку и серые широкие брюки. На кармане рубашки виднелись большие синие буквы:
«Госп. США».
Он закрыл дверь спальни и исчез.
Объявился он уже в палате-Т Сент-Олбанского госпиталя. И не успел перевести дух, как его схватили три пары рук. Шприц ввел ему в кровь полтора кубика тиоморфата натрия.
— Один есть, — сказал кто-то.
— Не уходи, — откликнулся другой. — Генерал Карпентер сказал, что ему нужны трое.
После того как Марк Юний Брут покинул ее ложе, Лела Мэчен хлопнула в ладоши. В покой вошли рабыни. Она приняла ванну, оделась, надушилась и позавтракала смирненскими фигами, розовыми апельсинами и графином «Лакрима Кристи». Потом закурила сигарету и приказала подать носилки.
У ворот дома, как обычно, толпились полчища обожателей из Двадцатого легиона. Два центуриона оттолкнули носильщиков от ручек носилок и понесли ее на своих широких плечах. Лела Мэчен улыбалась. Какой-то юноша в синем, как сапфир, плаще пробился сквозь толпу и подбежал к ней. В руке его сверкнул нож. Лела собралась с духом, чтобы мужественно встретить смерть.
— Лела! — воскликнул он. — Повелительница!
И полоснул по своей левой руке ножом так, что алая кровь обагрила одежды Лелы.
— Кровь моя — вот все, что я могу тебе отдать! — воскликнул он.
Лела мягко коснулась его лба.
— Глупый мальчик, — проворковала она. — Ну, зачем же так?