[1926]
Любовное самоубийство
Пришло письмо от мужа. Он разлюбил её и бросил. Первое письмо за два года. Из далёкого города.
«Не давай девочке резиновый мячик. Я слышу, как она стучит им об пол. От этого звука у меня стучит сердце».
Мать отобрала у дочери мячик. Ей было девять лет.
Потом от мужа пришло ещё одно письмо. Оно было отправлено уже из другого города.
«Пусть девочка не носит в школу ботинки. Я слышу, как она топает ими по мостовой. Будто топчет мне сердце».
Вместо ботинок мать дала дочери мягкие матерчатые тапочки. Девочка заплакала и перестала ходить в школу.
Потом пришло ещё одно письмо. Со времени предыдущего послания минул всего месяц, но почерк у мужа стал стариковский.
«Не давай девочке чашку. Когда она скребёт из неё рис, у меня на душе скребут кошки».
Мать стала кормить дочь своими палочками, как если бы той было три годика. Потом она вспомнила время, когда ей действительно было три года, а муж так счастливо играл с ней.
Дочь тихонько пошла к шкафу и достала чашку. Мать выхватила её и разбила вдребезги о камень в саду. Вот от какого звука разбивается сердце её мужа! Она нахмурилась и швырнула свою чашку в камень. Вот от этого звука разбивается его сердце? Мать выкинула обеденный столик в сад. А как насчёт этого звука? Она кинулась к стене дома и стала молотить её кулаками. Потом бросилась плечом на бумажную перегородку — прорвала, словно копьём ударила, упала на пол. Как тебе такой звук?
— Мама, мамочка!
Девочка подбежала к матери в слезах, та стала хлестать её по щекам. Послушай-ка эти звуки!
Эхом прикатилось новое письмо от мужа. Из другого далёкого города.
«Вы не смеете издавать никаких звуков! Вы не смеете хлопать дверями! Вы не смеете открывать окон! Вы не смеете дышать! Вы не смеете заводить часы!»
«Вы, вы, вы…», — шептала жена, роняя слёзы. Потом навсегда перестала издавать звуки. Даже самые тихие. Они с дочерью умерли.
Странно, но муж умер в одной постели с ней.
[1926]
Молитва девственниц
— Видел?
— Видел.
— А ты видел?
— Видел.
Крестьяне собрались на просёлочной дороге. Они пришли с полей, спустились с гор. Лица были нахмурены, все говорили об одном и том же. Уже только по одному тому, что все они вдруг оторвались от своих работ в поле и лесу и собрались здесь по неведомому знаку, можно было предположить, что случилось нечто необычайное. Вид у крестьян был крайне взбудораженный.
Деревня располагалась в котловине. Посередине высился холм. Его огибала река. На вершине холма было кладбище. Крестьяне говорили о том, что каждый из них видел, как белое надгробие покатилось вниз по склону — словно какое-то привидение. Если бы его видели один или два человека, можно было бы счесть это за обман зрения и посмеяться. Однако надгробие видели всё. Так что ни о каком наваждении речи идти не могло. Я смешался с толпой растревоженных крестьян, и мы отправились на кладбище.
Прежде всего мы тщательнейшим образом осмотрели подножие холма и его склоны. Надгробия нигде не было. Потом поднялись к самому кладбищу и стали проверять, все ли надгробия на месте. Ни одна из могил не была потревожена. Крестьяне разволновались ещё больше.
— Ты видел?
— Видел.
— А ты видел?
— Видел.
Вот так, бесконечно повторяя один и тот же вопрос и один и тот же ответ, мы спешно сбежали вниз. Мнения крестьян совпали: это предзнаменование чего-то ужасного. Это чьё-то проклятие — то ли местного бога, то ли какого-то духа, то ли покойника. И нужно устроить моление. И нужно устроить на кладбище обряд изгнания злых духов, чтобы от проклятия избавиться.
Собрали деревенских девушек. Их набралось около двух десятков. Перед наступлением темноты крестьяне окружили их плотным кольцом и отправились к холму. Разумеется, и я присоединился к ним.
В самом центре кладбища девушки построились в ряд, седовласый старец встал перед ними и торжественно произнёс: «О вы, чистые девственницы, смейтесь во весь голос, чтобы животы надорвались. Смейтесь над тем, кто посылает в нашу Деревню несчастье, смейтесь, смехом своим да изгоните его». И тут старик засмеялся сам: «Ха-ха-ха-ха-ха!» Во всю мочь своих здоровых лёгких девственницы стали вторить ему: «Ха-ха-ха!» Захваченный их громогласием, я вдруг тоже присоединился к взрывам хохота, катившегося по склону. «Ха-ха-ха-ха-ха!»
Кто-то из деревенских собрал сухой травы с ветками и запалил костёр. Девушки закружились вокруг адских языков пламени, попадали на землю. Они держались руками за животы, волосы — распущены. Слёзы, выступившие после первых раскатов хохота, высохли, глаза таинственно засверкали. Я подумал, что следовавшие один за другим страшные раскаты могут стереть эту землю в прах. Неистовый танец, белый оскал звериных зубов. Какая страшная дикарская пляска!