Сердца людей, которые хохотали не на жизнь, а на смерть, теперь сияли небесным светом. Вдруг я замолк. Я стоял на коленях перед могильным камнем, освещаемым языками яркого пламени.
— Боги, я чист!
Это был рыдающий от смеха голос, исходивший откуда-то — из места, названия которого я не знал. Крестьяне смеялись вместе с девушками, их хохот накрыл собой весь холм.
— Ха-ха-ха-ха-ха!
Вот девушка уронила гребень. Кто-то втоптал его в землю. С ещё одной свалился пояс, другая запуталась в нём и упала. Огонь перекинулся на него.
[1926]
Катафалк
«Ну что, сестрица? Не знаю уж, зачем я это делаю, но только довожу до твоего сведения, что перестал считать тебя своей женой. Допускаю — моё обращение покажется тебе странным. Ведь, наверное, и ты знаешь, что моя настоящая сестра умерла. И хоть лично я не говорил тебе о её смерти, но ты должна была хоть как-то почувствовать, что потеряла дорогого когда-то человека. Перед самой смертью она ездила к тебе. Вообще-то, это ты должна была поехать к ней. Она знала, что смерть близко, и известила тебя, что хочет повстречаться. Но ты не поехала. Ты знала, что она всё время лежит и умрёт скоро — всё, не будет её… И всё равно не поехала. Это очень нехорошо с твоей стороны. Не ты к ней поехала, а она к тебе. Показывать свой характер перед тем, кто находится на пороге смерти, — это позор. Запомни это. Запомни, что покойница хотела увидеть тебя, а ты к ней не поехала. Если хочешь, чтобы тебя любили, люби и ты. А если в тебе одна злоба — злобой же и вернётся.
Ты всегда была жестокосердна. Ты как будто забыла, что тебе тоже суждено умереть. Вообще-то, я хотел написать тебе о том, что случилось во время похорон. Но перед этим поведаю ещё об одном любопытном деле. Когда сестра умерла, я тут же стал искать её фотографию — чтобы поставить на алтарь. Из недавних нашёл только такую, где вы с ней вдвоём. Все говорили, что нужно тебя от этой фотографии отрезать, но я настаивал, чтобы на могилу поставили фотографию, как она есть. Говорил, что если фотографию разрезать, в рамку её вставлять будет не с руки. В общем, решили тебя на этой фотографии траурной лентой скрыть. Сделали всё аккуратно — чтобы никто не догадался, что под лентой кто-то там ещё есть. Можно истолковать всё это и по-хорошему. Ты ведь знала сестру такой, какая она и есть на этой фотографии. Вот и получается, что будто бы ты тоже на похороны пришла. Раз уж вы такой крепкой связью связаны. Даже родители про свою нелюбовь к тебе позабыли. Надо, говорят, чтобы вместе были. Но сам я по-другому думаю. Лучше бы по отдельности. Потому что в жизни вы порознь были. Это простое соображение, но оно самое сильное. Именно поэтому я думаю, что умереть для неё было правильно.
Ну, а теперь о том, что случилось в день похорон. Ты, наверное, помнишь, что по пути к крематорию проезжаешь под мостом. Так вот, подъезжает катафалк к мосту — тут из соседних автомобилей люди из похоронной конторы повыскакивали, к катафалку бросились — гроб под мостом не пролазит. И тут на мосту поезд загрохотал. Я вверх посмотрел, в окне поезда твоё лицо увидел. Ты про похороны не знала, но что-то, видно, всё равно почувствовала. И отошёл твой поезд от станции N 14-го марта в 16:13.
Я сообщаю тебе всё это вовсе не только потому, чтобы сказать, как я тебя ненавижу. Не хочу сказать, чтобы ты позабыла и ту фотографию на алтаре, и ту любовь, что связывала вас когда-то с сестрой. Не хочу сказать тебе, чтобы ты отправилась на могилу. Мне показалось это настолько смешным — люди льют слёзы перед той самой фотографией, кланяются тебе, жгут благовония возносят молитвы… И не знают, что под лентой — ты. Вот и получается: люди думают, что покойнику почтение оказывают, а выходит — ещё живому. Думают, что с живым разговаривают, а он — уже наполовину покойник. Ты из своего поезда только автомобили и увидела. А это похоронная процессия была».
[1926]
Воробьиное сватовство
Он вдруг оценил по достоинству красоту жертвенного акта, когда преподносишь всего себя кому-то другому. И это был он, он, который уже так привык к уютному одиночеству. Он уяснил, что в жертвенности заключено благородство. Он почувствовал удовлетворение от того, что является всего лишь зёрнышком, предназначение которого — передать из прошлого в будущее жизнь того, кого мы называем человеком. Он был полностью согласен с тем, что принадлежность к человечеству мало в чём по своей сути отличается от принадлежности к минералам и растениям в том смысле, что ты — лишь сучок в борту корабля Жизни, который обречён на плавание в океане Космоса, и твоё бытие ничуть не ценнее бытия других животных и растений.