В начале весны, когда уже зацвела слива, во время ночного обхода я заметил, что с кухни Симамура пробивается свет. Я зацепил палкой за калитку, но как-то неловко — она выпала у меня из руки и свалилась за забор. На следующий день я хотел было пойти забрать её, но постеснялся. Что я скажу? Вот, ходил тут ночью и палку обронил. А днём пришла беременная Симамура, стоя у ворот, позвала Ёсико.
— Это, наверное, твой отец во время обхода палочку обронил.
— А где вы её нашли?
— Да вон, у калитки.
— И как это его угораздило?
— Так ведь темно же было.
Мы все жили в узком, даже по Камакурским меркам, ущелье. Во время воздушной тревоги я первым бросался к пещере на горе. Оттуда были видны все дома моей десятидворки.
В тот день был налёт. Слышались взрывы. Уже добравшись до входа в бомбоубежище, я увидел, что Симамура стоит на тропинке. Сделав несколько шагов вниз, я закричал: «Скорее, скорее!»
— Вы только посмотрите на этих птичек!
И действительно — на старой сливе я увидел нескольких птах. Они отчаянно взмахивали крылышками, но взлететь не могли. Это были какие-то конвульсии в закрытом пространстве, где стенами служили зелёные ветки. Когда какой-то из птичек удавалось подлететь к ветке, она всё равно не могла усесться на неё. То лапки разъедутся, то назад опрокинет…
Симамура добралась до пещеры, но и оттуда она продолжала наблюдать за сливой. Она сидела на корточках, плотно обхватив руками колени, и смотрела на сливу.
В бамбуковую рощицу со страшным скрежетом врезался осколок.
Когда я размышляю обо всех этих разговорах про перерождения, я всегда вспоминаю тех птичек. Симамура была тогда беременна в первый раз. Это уже потом она родила без происшествий.
Вообще-то, выкидыши во время войны случались часто. Зато беременели мало. У женщин как-то всё в организме разладилось. А вот этой осенью — сразу в четырёх семьях дети народились.
Вместе с дочерью мы проходили мимо живой изгороди у дома Симамура. Цвели камелии. Я их очень люблю. Мне осень вообще нравится.
Я шёл и горевал о тех детях, которым из-за войны не удалось увидеть этот свет, о себе самом — война лишила меня жизни, думал о том, кем мне суждено переродиться.
[1947]
Серебряная монетка
У них было заведено так, чтобы мать в начале месяца клала в кошелёк Ёсико две йены — четыре серебряные монетки по пятьдесят сэн. Тогда эти монетки стали выпускаться меньшего, чем прежде, размера. Тем не менее, попадая в красный кожаный кошелёк, эти монеты, которые на глаз были лёгкими, но на самом деле вполне тяжёленькими, придавали, по мнению Ёсико, кошельку солидность. Ёсико не желала размениваться на пустяки, и потому монетки довольно часто оставались неизрасходованными в её кошельке, который она держала в портфеле. И не то чтобы Ёсико отвергала по каким-то принципиальным соображениям такие естественные развлечения, как походы с подружками по работе в кино или в кафе. Нет, просто все эти вещи находились за пределами её жизни. Ни в каких кино она никогда не бывала, а потому все эти увеселения не представляли для неё никакого интереса.
Раз в неделю по пути с работы Ёсико заходила в универмаг и покупала там за десять сэн свой любимый французский батон. Это было единственное, на что она могла придумать тратить деньги.
Но вот однажды в отделе канцелярских товаров универмага «Мицукоси» её внимание привлекло стеклянное пресс-папье. Оно было шестиугольным, с рельефным изображением собаки наверху. Ёсико была очарована собакой. Когда же она взяла пресс-папье в руки, его приятный холод и неожиданная увесистость привели её в восторг. Ёсико нравились тщательно сработанные вещи, и она сдалась помимо своей воли. Она подержала пресс-папье на ладони, рассматривая его с разных сторон. Потом неохотно положила на место. Вещь стоила сорок сэн.
На следующий день Ёсико снова отправилась в универмаг. Снова зашла в тот же самый отдел. На следующий день пришла ещё раз. И так продолжалось целых десять дней. Наконец, она решилась. При словах «Заверните мне его» её сердце запрыгало.
Когда Ёсико вернулась домой, мать со старшей сестрой сначала посмеялись над ней: что, мол, за игрушку ты купила. Но когда они как следует разглядели пресс-папье под светом лампы, сказали: «Красивая вещица, не зря купила. Просто замечательно!»