Вернувшись домой, муж отшвырнул банный свёрток в сторону и рухнул на циновки гостиной. Лицо — краснее прежнего, дышит тяжело. Каёко стала пристраивать ему подушку. Тут он вспомнил о её существовании.
— Может, положить на голову холодное?
— Давай.
Она отжала мокрое полотенце и положила ему на лоб. Открывая доступ воздуху, раздвинула бумажные перегородки, стала обмахивать его большим круглым веером.
— Чего размахалась-то? Хватит.
Он сложил руки на груди и прикрыл глаза. Каёко отложила веер и помчалась покупать лёд. Вернулась, положила его в грелку.
— Лёд? Что-то он чересчур холодный.
Но не отказался, оставил грелку на лбу. Потом поднялся, вышел на веранду. Его вырвало какой-то белой пеной. Каёко поднесла стакан с солёной водой, но он даже не обернулся. Потом снова улёгся на пол.
— Поел бы, проголодался ведь.
Краснота сошла с лица, оно стало каким-то зелёным.
— Возьми ведро, вытри блевотину.
После этого распоряжения дыхание мужа стало ровнее, и он заснул.
Каёко некоторое время наблюдала за ним. Потом стала тихонько есть. Тут на крышу с шумом упали первые капли дождя, который перешёл в настоящий ливень. Муж проснулся.
— У тебя там бельё сохнет, забыла, что ли?
Каёко тут же бросила палочки для еды и побежала снимать бельё. Пришла обратно.
— Эй, а бутылку мою пробкой заткнула?
И про бутылку забыла! Его лицо изобразило недовольство. Вздохнув, он снова закрыл глаза.
Плохой день выдался. Каёко проснулась — кожа зудела от укусов пробравшегося под сетку москита. Включив лампу, села на постель, стала поджидать. Но его нигде не было. Взяла веер, стала махать — думала, выгонит из какого-нибудь угла. Нет нигде. Тогда потушила свет, решила в темноте караулить. Наконец он сел ей на лоб. Тут она его и придавила. Всё это она проделывала почти бесшумно — чтобы не потревожить сон мужа. Но сама уже заснуть не могла.
Проскользнув через стеклянную дверь, Каёко вышла на веранду.
Несмотря на полнолуние, было темно — небо заволокли тучи.
— Что это, не спишь, что ли? А утром тебя не добудишься, — раздался с постели недовольный голос мужа.
Каёко вернулась под сетку.
— Ты что, плакала?
— Нет.
— Лучше бы ты поплакала.
— Зачем мне плакать?
Муж повернулся к ней спиной.
Накануне Каёко поела несвежих устриц, и у неё разболелся живот. Но она не ложилась, сидела у жаровни и разговаривала с мужем. С некоторым напором Каёко снова стала упрашивать мужа рассказать о Митико. Он рассказывал спокойно и с расстановкой.
«Я понял, что нравлюсь ей, когда завёл с ней разговор о замужестве: годы уже пришли, говорю. „Какие мужчины тебе нравятся?“ — спрашиваю. А она мне как раз омлет жарит. Молчит. Я ей говорю: чего молчишь-то, скажи лучше. А она в свой омлет смотрит, говорит, на вас похожий мне нужен. Быстро так сказала. Куда ж тебе такой, говорю, пью я. А она: если столько пить, так мне и подходит. Сказала и на второй этаж поднялась».
Каёко уже не раз слышала эту историю о двоюродной сестре мужа, но рассказ ей нравился. Вот и сейчас она забыла про рези в животе.
— Ну и что ты решил?
— А чего думать-то? Она ведь мне сестра.
— Такая красавица в тебя влюбилась, а ты — ничего. Бесчувственный ты.
— Я тогда прибаливал, не до того было. Да к тому же я её замуж за другого уговаривал идти, а не что-нибудь там ещё. Тут уж не до чувств.
— А что с омлетом тем стало?
— Ерунду какую-то спрашиваешь. Съел — и всё тут.
Каёко рассмеялась. Она вообразила себе, как муж стоит возле Митико и даёт советы насчёт того, как жарить омлет. А ей это надоело — вот она и убежала. А ему пришлось омлет самому дожаривать.
— Ладно, шла бы лучше в магазин, уже четыре часа.
Каёко тут же услышала завывание ветра. И сразу живот заболел. «Жестокий какой!» — подумала Каёко. «Знает, что болею, нет, в такой холод велит на улицу идти. Не может понять — одно дело улыбаться и его рассказы слушать, а другое — на улицу больной бежать».
По дороге Каёко охватил такой озноб, что ей пришлось усесться на корточки и передохнуть. «Правда, бесчувственный, если даже Митико для него ничего не значит. Из всех нас только Митико, которая вот так вот бесхитростно открылась ему, была счастлива. Когда-нибудь муж станет думать, что только Митико и любила его. С его норовом это вполне возможно».
Когда Каёко вернулась домой, муж отправился в баню. Она прошла на кухню, но тут какой-то холодок пробежал по спине. Резь стала нестерпимой, она бросила готовку и забралась под одеяло.