Фаворитка немедля приступила:
Рассеянный луч луны
Плавно стекает по стене.
Прикосновения нежны
В непроглядной тьме.
Необыкновенная атмосфера,
Царящая в комнате.
Это тайна гетеры,
Что купается в золоте.
О, как чудесен запах свежести…
Внезапно Гузельгозлер запнулась.
- Чудесен запах свежести… свежести… Эм,.. О, как чудесен запах свежести,…
- Довольно!
- Извините меня, дорогой султан.
После этих слов разочарованная в себе и испуганная Гузельгозлер рухнула на укрытый коврами пол, прямо к ногам своего владыки.
- Дорогой султан, я так люблю вас! Простите меня! Я глупая, глупая шлюха. – и мысленно она была рада, что Абдул-Меджид не понимал русского языка.
На лице монарха появились нотки сострадания и нежности по отношению к фаворитке.
- Таким глазам невозможно возразить... Мне нравится. – с лёгкой улыбкой заключил он.
***
Зарифурюш первой влилась в жизнь гарема. Она, готовая ко всему, с энтузиазмом бралась за любую работу в той же степени, что и за поедание сладостей. Она ни к чему не стремилась и ни о чём не думала. Именно этого и ждали от рабынь. Вскоре утомительного труда, к которому она, однако, всегда была готова, становилось меньше, а рахат-лукума, кадаифа и пахлавы, напротив, паче.
Таким образом, спустя месяц наивкуснейшей диеты султан перестал обращать внимание на пышную, словно съеденные одалиской пирожные, валенсийку. Абдул-Меджид настолько не ожидал таких метаморфоз, что, увидев зашедшую к нему девушку, позвал стражу, ибо решил, что к нему в покои ворвалась ненавистная побирушка. Не менее перепуганная стража мигом прибежала на зов повелителя и выпроводила оказавшуюся в опале Зарифурюш. Абдул-Меджид не стал выгонять толстушку из дворца, но и вниманием её более не удостоил, хотя Зарифурюш, на лице которой прослеживались частички былой красоты, было плевать, ведь она нашла свою истинную и непоколебимую любовь – пишмание. Неизвестно только, являлась ли эта любовь взаимной.
Как бы то ни было, никто, будь то евнух, кадын или другая наложница, не смел мешать Зарифурюш: свои обязанности в виде ежедневных хлопот она и так знала и беспрекословно выполняла, заранее закинув в прожорливый рот с десяток нежнейшего шекер-чурека.
***
Не только Зарифурюш наскучила султану: Палакинжи теперь также сидела одна, с каждым днём всё больше и больше погружаясь в меланхолию. Но юная гречанка не желала, в отличие от располневшей валенсийки, углубляться в заботы над чудесным Долмабахче, а потому присутствие девушки тяготило всех окружающих её «подруг по несчастью». Вскоре на Палакинжи возложили обязанности служанки. Гречанка, родившаяся в обеспеченной семье, привыкшая к самообеспечивающемуся уюту, а потому не познавшая стезю нищих работящих женщин, с омерзением глядела на любое, даже малое, дело, сравнимое с подношением ароматных сладостей неземным красавицам.
В силу своего ума Палакинжи понимала, к какому положению ведёт такая безалаберность и инфантильность любящей безосновательный отдых, как собственную мать, не готовой поступиться принципами низко павшей женщины, не уступавшей в гордости и тщеславии высшим слоям общества.
Палакинжи с первого дня лелеяла надежду стать кадын, но сейчас для сомнений не хватало оснований – её никогда не любили, лишь воспользовавшись девственной средиземноморской красотой.
В конец обезумевшее от горя дитя Балкан под покровом осенней ночи, запудрив мозги маленькому караагалару, села, свесив женственные ножки через бойницу, и, собравшись с потускневшими от испепеляющих кошмарных идей мыслями, нырнула в великолепные цветочные клумбы, словно русалка в родную стихию, отчего ласковые лепестки, безоговорочно принявшие новый бутон, окрасились в роданидовый33 цвет.
***
Следом за прискорбным эпизодом сентябрьской ночи последовали не менее печальные. Разозлённый султан лично встретился с непутёвым стражником. Не долго думая, Абдул-Меджид приказал отрубить бедняге голову, считая это лучшим наказанием за непослушание.
На время жизнь в гареме приостановилась. Дженетинарман пуще остальных горевала по смерти любимой подруги. Евнух, питающий к рабыне самые чистые чувства, желал помочь девушке справиться с муками расставания, но, ввиду недавних событий, боялся даже украдкой взглянуть на неё.
Прошли месяцы, и мало кто теперь помнил о Палакинжи: за это время произошло столь много нового, что её смерть, и без того блёклая, меркла на фоне их. Но Дженетинарман не переставала вспоминать лучшие моменты времяпребывания во дворце, окончившиеся после ухода Палакинжи, именующейся до принятия ислама Софией.
Когда солнце перестало светить столь ярко, нежели раньше, евнух, оставшийся в одиночестве охранять помещение гарема, в тёмное время суток прокрался к покойно спящей Дженетинарман. Гетера проснулась от лёгкого прикосновения: внезапно появившееся смуглое лицо испугало её. Караагалар шёпотом сказал одалиске:
- Я знаю, как ты мечтаешь о доме. Я помогу тебе сбежать. Только доверься мне и не плачь.
- Я не верю тебе, - ответила Дженетинарман и отвернулась.
- Нет, красавица, поверь, я желаю тебе лучшего.
- Допустим, даже если я поверю тебе и твоим словам. Если о твоём поступке узнают – не сносить тебе головы, - со злой усмешкой проговорила провансалька.
- Для меня теперь нет ничего важнее в жизни твоего счастья, и я сделаю всё, чтобы ты получила его.
- О, ладно-ладно. Тебе, похоже, нечего терять, как и мне, так что делай, что хочешь, - на одной ноте сказала Дженетинарман и сонно привстала.
- Иди за мной, – скомандовал евнух.
И парень направился к высокому арочному проёму, украшенному традиционными восточными узорами, мимо базилики, элегантно возвышающейся над их головами. Он провёл остерегающуюся любого шума рабыню через извилистый лабиринт изысканно выстроенных коридоров и комнат, пока наконец не окончил их общий путь на выходе из Долмабахче. Завидев частицы лунного света, наложница не могла поверить своим глазам, привыкшим к ограниченному пространству гарема. Девушка устремила восторженный взор в сторону противоположного берега, над которым возвышалась Девичья башня, но тут караагалар резко остановился и повернулся к милой француженке.
- Ну вот видишь, я не обманул тебя. Теперь ты свободна.
- Да, но скоро наступит утро, и меня снова схватят и поместят обратно.
- Ты не думай о плохом. Я помогу тебе доплыть до твоего родного края.
- Ты и так много для меня сделал, за что я бесконечно тебе благодарна, но…
- Нет, гёзде, не возражай. Просто следуй за мной.
Они спустились к самому низу, подножию искусных ворот, оказавшись ближе к тёплым водам Босфора.
- Ненадолго я покину тебя, - сотрясая тишину, вновь заговорил евнух, - но не волнуйся. Я скоро вернусь, и мы поплывём к твоей родине.
Ответом Дженетинарман было партизанское молчание.
Юное существо ждало своего спасителя, покамест не показались первые лучи солнца. Она решила, что страж обманул её и больше не вернётся. Дженетинарман развернулась и пошла к превратившемуся в новый дом Долмабахче. Справа послышался чей-то крик справа, и красавица поспешила узнать источник шума. Гёзде глянула в бок и в удивлении отпрянула назад. Спасителя схватили остальные стражи и намеревались устроить самосуд над несчастным. Дженетинарман даже не знала, что ей чувствовать. Она металась из стороны в стороны: помочь или убежать и спасти себя? Пока она колебалась в раздумьях, самый рослый из евнухов завидел беспокойную девушку и обратил на неё внимание других. Осознав это, наложница бросилась во дворец, но прыткая охрана догнала беглянку.
Абдул-Меджид с отвращением взирал то на провинившегося турка, то на непутёвую француженку. Окончательным решением султана без колебаний стало повешенье обоих. Евнух был первым. Поколе мужчины с холодными лицами тащили бедного юношу, неизвестный – о котором позже выяснилось, что его фамилия Торгонаш – ринулся из толпы зевак к жертве обстоятельств и пронзил того остриём тонкого кинжала. Парень мгновенно упал на грязную пыльную землю и скрутился от невыносимой боли. Дженетинарман, воспользовавшись замешательством стражи, вырвалась и подбежала к евнуху, чья жизнь угасала с каждой секундой. Она подняла нежнйшими руками искривившееся в муках лицо преступника и поцеловала его в пухлые приоткрытые губы.