– Почему хвостом?
– Хватит вам об азиатских скорпионах, – сказал Константинов вышедший на крыльцо, – своих сибирских полно. Комендант в Чека ночует или дома?
– Здесь…
– Будите коменданта… Коллегия кончилась.
Краюхин поморщился.
– Тьфу! Смерть не люблю, чтобы в мое дежурство! Кого?
– У вас он – Козловым… Разбуди коменданта.
– Есть!
Солнце уже заливало сплошным золотом обширный двор дома сотрудников Губчека.
Машинистка Орловская вместе с матросом-чекистом Гошкой Лысовым пили морковный чай, сдобренный сахарином, и уточняли кардинальные вопросы солнечного дня: кого позвать «свидетелями» в ЗАГС и как устроить свадьбу, имея в комоде, совмещавшем обязанности кухонного шкафа, всего полбутылки спирта, настоенного на сухой вишне, и десяток яиц… А хотелось, чтобы все «как у людей».
Гошка сказал несмело:
– Насчет масла и муки… Я не знаю. Попроси сама у начСОЧа… А что касается… Я, Киса, пожалуй, сбегаю к доктору Правдину: если, откровенно сказать, такое дело – он нальет еще спиртику? Сбегаю, а?
Но Орловская ответила теми тривиальными словами, какими и поныне отвечают жены на самоуничижительные предложения «сбегать», «сходить», «смотаться»:
– Ладно тебе!.. «Сбегаю!» Ишь, разгулялся! Обойдетесь…
В комнату постучались. Улыбчатый матрос Андреев принес Гошкин маузер.
– А я за тобой, браток… Ты что – всурьез пришвартовался к Орловской?
– Женюсь сегодня…
– Сегодня – не получится, – сожалительно сказал Андреев. – Самому смерть охота с недосыпу выпить, но не получится: пароход отходит на колыванскую банду. Поедем вместе: есть приказание.
– Я – припадочный… И я – страшенный псих! Со мной знаешь, что может случиться, если не женюсь?
Но Андреев ответил невозмутимо:
– Я сам еще страшнее – псих! Приготовиться! Одевайся…
– Вот сейчас меня ке-ек трахнет! Ты – в ответе.
– Стоп травить! Два раза в сутки припадки не бывают!..
Гошка сказал уже без всякой надежды:
– И еще рана старая… И – контузия.
– В бои тебя не велено: будешь сидеть в каюте и проверять личности пленных, чтобы наши, невзначай, каких дураков вместе с кулачьем не приголубили. Вот я и сейчас – из губвоенкомата… «Лекпома» твоего, Селянина, к делу пристраивал… Ты Ксана, на меня не обижайся насчет Гошки. НачСОЧ приказал: пусть, говорит, Орловская лишний раз, без этого психа, подумает одна, на досуге… Ну, айда, контуженный в девятое ребро, пошли…
И они ушли, но и Орловской не пришлось лишний раз подумать о важном жизненном шаге: досуг не получился.
Пришла рассыльная и позвала на смену.
– Так я же не спала! Всю ночь глаз не сомкнула!
Рассыльная ответила:
– Густав Петрович сказали: на неделе поспим, посля колыванцев.. Айда, Аксинья, – ждут у машинки Густав Петрович.
…Прошло еще три дня. Уже отгремело чоновское «Урра!» Над Колыванью вновь заполоскалось в голубом небе алое знамя Советов.
Колывань поплакала над убитыми… И начала сенокос.
Возвратились в Новониколаевск матросы – чекисты Андреев и Лысов.
Свадьбу сыграли все-таки, и матросские сапоги били о половицы дробь «Иркутянки» и «Яблочка».
А далеко за Сибирью отстукивали версты эшелоны маршевых рот.
Мчались теплушки гражданской войны: красно-кирпичные, с новым трафаретом на месте царского двуглавого хищника, тряские, с гремучими дверями, на которых известкой вывела солдатская судьба: «Даешь Варшаву!!!»
Теплушки рвались вперед, и ревом паровозных гудков, россыпью золотых искр и перебором тальянок теплушки утверждали будущее Афанасия Ивановича Селянина.
А сам он водил оселком по гибкой стали драгунского клинка, и мнилось Афоньке, что в руках не смертоносная шашка, а извечно привычная коса. Звук-то одинаковый…
На остановке в теплушку с маху вскочил с перрона взводный. Попробовал острие и сказал:
– Плохо! Это тебе – не литовка! Надо, чтоб волос брала!.. Точи еще… Вечером – покажешь… Понял, чтоб волос брала!.. Я, к примеру, на Кавказе действительную отбывал… Вот иде клинки!.. Возьмет азиатец, скажем, агромадный плат. Полушалок шелковый… Такой у них там шелк тончайший, что в кулак весь плат зажать – пожалуйста!.. Так вот, расправит плат тот без всякой натяжки, а сам шашкой полоснет, вроде и без ро́змаха даже… И плат надвое… Такие клинки… Я с шестнадцатого рублюсь, и в восемнадцатом у товарища Буденного поершил белых казачков, дай бог кому другому… А не превзошел рубку до того кавказского полушалка…
– А я – дойду! – заявил Афонька. – Я, взводный, беспременно постигну!..
НАРОДНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ
Тысяча девятьсот двадцать седьмой год…
Выписка из приказа Уполнаркомюста по Западно-Сибирскому краю
По личному составу
«…назначается Народным следователем 7-го участка Зап-Сиб. края, с резиденцией в селе Святском энского округа, с последующим утверждением Районным Исполнительным Комитетом».
Подписи. Печать.
ПРЕДПИСАНИЕ
«…с прибытием к месту назначения организовать межрайонную Камеру Народного следователя, в соответствии с Положением, утвержденным Наркомюстом РСФСР и ст… УПК РСФСР.
Утверждение Райисполкомом и вступление в должность – донести».
Подписи. Печать.
…Три глухих удара станционного колокола. Поезд, доставивший меня на небольшой полустанок, проскрежетал замерзшими тормозами, дернулся, громыхнул буферами, и вагоны поползли в ночную даль, к Омску. Мелькнул красный фонарик…
Зимняя темь… Только из окна станционной конторки бросает на синий снег желтые пятна лампа-молния.
Где-то неподалеку – конское ржанье, но ничего не видно…
– Далеко следуете, гражданин?
Передо мной огромная фигура в волчьей дохе.
– В Святское. А что – не ямщик, случайно?
– Ямщик. Курков мое фамилие. Еслив пожелаете, свезу мигом! За два с половиной часа домчу. Кони – звери… Тулуп есть… И не заметите.
– Сколько возьмешь?
– Чо там! Сойдемся. Айдате… Давайте чемойданчик…
Кошева широкая просторная – хоть свадьбу вози.
– Трогай, Курков!
Свист ямщичий, по-разбойному резкий, оглушительно врывается в уши…
– Эй, вы, ласточки!..
Рывок, облако снежной пыли – и бешеный перепляс старосибирской ямщичьей пары по набитой дороге-зимнику. Только цокают копыта коренника в передок кошевки, режет лицо ледяной ветер да заливаются шаркунцы…
– Добрые у тебя кони, Курков!..
– Чо-о?
– Говорю: кони знатные!
– А-а-а!.. И прадед ямщиком ездил… Коней знаем…
Вокруг морозная пустыня да бескрайние камыши…
Озера, озера подо льдом.
Час скачки. Но вот пустил ямщик лошадей шагом.
– Закуривай, Курков! Угощайся городской папироской. Сам-то святский?
– Невдалеке оттель проживаем. В Картасе. Ране-то здесь Московский тракт проходил. Почитай, полсела на ямщине жили… А вы – к нам на должность али так на побывку, к родне какой?
– Народный следователь.
– А-а-а! Вас в Святском давно ждут. И квартера, кажись, приготовлена. Вона, как сошлось! За вами вроде два раза исполкомовских лошадей посылали, а довелось мне… случаем…
– Да, задержался в городе… А что это там за огоньки? Вон справа. Деревня?
– Деревень тут на все полсотни верст не сыщешь, до самого райцентру… Волки.
– Смотри-ка?! Много зверья? Нападают?
– В редкость. Лонешный год – было… Бабу одну заели… Хворая баба была, а одиношно поперлась со своей деревни в село. К ранней обедне вишь понадобилось. То ли грехи замаливать, то ли от хвори Миколе-Зимнему свечку поставить… А пуржило. Ну, через два дни нашли голову да ноги в пимах…