Я взглянул на часы. Два часа ночи.
– Спать будешь в сельсовете. Председатель в город уехал. Я старуху свою послал тебе постелю изготовить. И наперед знай: приедешь куда-нибудь в деревню – ночуй в сельсовете. Милое дело! На гостеванье не льстись… Ну, айда, пойдем провожу…
В сельсовете оказалась жесткая койка с тощим матрацем, чистой простыней и тулупом…
Утром, когда я умывался из сельсоветского висячего умывальника, пришел Онисим Петрович и позвал пить молоко. Во дворе деда стоял уже запряженный Рыжий и с увлечением хрумкал сено.
Окна дома Микешина были закрыты ставнями.
– Сам тебя отвезу, Лександрыч, – заявил дед, когда мы покончили с завтраком.
– Что ж… к ночи, может быть, доедем, – ответил я, покачав головой.
– За два часа будем в Большакове! Садись!
Выводя упряжку за ворота, Онисим Петрович подтянул чересседельник, подошел к Рыжему и, взглянув ему в глаза, ласково спросил зачем-то:
– Понял, фараоново племя?
Рыжий отвернул башку в сторону и фыркнул.
Онисим Петрович по-молодому вскочил в ходок, схватил вожжи и с силой ожег коня кнутом, но не по крупу, а совсем по другому месту…
Мне показалось, что Рыжий охнул. Впрочем, может быть, у него екнула селезенка. Он с места взял крупной рысью и бежал без всякого понуждения не меньше шести верст.
– Вот так с вашим братом! – удовлетворенно сказал Онисим Петрович. – Нужно только причинное место знать!
Конечно, он говорил об уросливом коне, но смотрел мне в лицо.
По дороге я рассказал деду о предстоящем следствии и пожаловался, что трудно будет найти убийцу.
Онисим Петрович, немного подумав, спросил:
– Тележным курком, говоришь, успокоили-то мужика?
– Да…
Он пустил мерина шагом и, хитро прищурив глаза, сказал:
– Первым делом наведи следствие – был аль нет в драке-то хозяин телеги, с которой курок выдернули. Еслив был – рестуй его без сомнения. Убивец – он…
– А если не был?
– Говорю, убивец – хозяин телеги. Больше некому…
Это был второй урок, полученный мною в ту поездку.
В самом деле: кто лучше владельца телеги, стоявшей неподалеку от свальной драки во дворе, мог знать, что курок очень легко вынимается с передка?
В милицейском дознании хозяину телеги была почему-то отведена свидетельская роль. Он якобы участия в драке не принимал, а только выгонял перепившихся драчунов со своего двора. Но когда я начал следствие и спросил двух подозреваемых, было ли в руках хозяина двора какое-либо орудие, оба ответили, что видали не то короткую палку, не то – шкворень…
Вызванному на допрос владельцу телеги, снятой с передка, я предъявил курок, приобщенный к делу вещественным доказательством.
– Расскажи, как было дело. Только не крутись и не путай.
– Чего уж тут тень на плетень наводить! – ответил мужик. – Мой грех – мой и ответ. Согрешил с пьяных глаз… Сколько мне дадут, товарищ следователь?
– Там решат… Ведь намерения убить у тебя не было?
– Что вы?! Ни в жисть! Покойный-то сызмальства мне первым другом был… Я ить думал постращать, ну, а как мне в рожу залепили – обезумел от злости, стал махать курком, почем попадя… Стало быть, – в город? Можно сбираться?
– А что ж ты думал – так в свидетелях и останешься?
– Эх, язви его! Баба с малолетком, а пора покосная… Все водка, будь она проклята!
– «От нее все качества», – ответил я по Толстому. – Иди простись с женой, собери одежду и продукты…
– С милицией отправите?
– Возьми его кучером до Святского, – шепнул Онисим Петрович, которого я на время следствия пригласил понятым, – мужик безвредный…
– Поедешь со мной за кучера. А может быть, и меня чем-нибудь трахнешь?
В глазах убийцы отразилось безграничное изумление.
– Да господи! Да вы что обо мне думаете? Вить энто вино все…
– «Невинно вино, а виновато пианство!» – наставительно сказал Онисим Петрович. – Учишь, учишь вас, дураков, а все без толку!..
– Эх, дедушка!.. И не говори! Истинные дураки…
Кучером он оказался никудышним, и править опять пришлось деду. Мерин снова проявил прыть такую, что на подъезде к Святскому сам Онисим Петрович удивился:
– Смотри-ка! Купили воду возить, а он рысаком оказался! – подмигнул мне и добавил: – Сказано: причинное место найти… Понял?
Накормив старика, я отправил его домой с почетом: на милицейской паре, и вознице наказал въехать в Маргары с колокольчиком.
О знакомстве с дедом Онисимом я рассказал Дьяконову. Тот расхохотался.
– Послушал бы ты, как он однажды нашего Пахомова раскатал! Даром, что предрика…
– Знаешь, что меня особенно поразило?
Я рассказал о золотом пенсне, серебряном портсигаре и плесневелых папиросах.
Помянул и о моем предшественнике, судебном следователе Малютине.
– Так он же его и кокнул! – снова рассмеялся чекист. – В тысяча девятьсот десятом Онисим собственноручно топором прервал служебную карьеру надворного советника. Приговорили его к смертной казни через повешение, но заменили бессрочной каторгой. По многодетности…
– Какая «гуманность»!.. Как будто детям легче, что отца не повесили, а будет до гроба на Сахалине пни корчевать или тачку возить!
– Нет, брат! Тут не «гуманность», а стремление все будущее поколение заклеймить «каторжниками». Если бы повесили, ну и все… «Где ваш отец, молодой человек?» – «Умер». И все тут! А в данном случае: «Где ж ваш папаша?» – «Каторжник»… Вот здесь какая «гуманность»! Ярлык, клеймо. Вся низость царской Фемиды – как на ладошке… Но Онисим с каторги ушел. Долго бродяжил, таежничал, золотоискателем был… При Колчаке дед, несмотря на годы, партизанил в отряде Пахомова… Да, да, в отряде нашего Пахомова! Боевой дед! Силища у него и сейчас неимоверная… А у отца Микешина, именно в этом доме, как мне известно, при царе всегда останавливался следователь Малютин. Теперь понимаешь, какие аналогии в голове старика могли возникнуть, когда он узнал о твоем посещении ненавистного дома?
– Да ведь три пятилетия прошло?!
– У абхазцев есть поговорка: «Ненависть у настоящего мужчины – подобна вину: чем больше лет выдерживается – тем крепче». Вот старик и вмешался. Так сказать, «на корню пресек» противоестественное кровосмешение советской юстиции с царской полицейщиной…
– Он что – член сельсовета?
– Нет. Думали мы его даже председателем сделать, но передумали…
– Почему?
– Да не совсем удобно… Как-никак – разбойничек в прошлом, хоть и партизанил. Знаешь, как остро реагирует деревня на такие случаи? Де-мол, «разбойничал, а ноне у большевиков – начальство».
– Это что следователя убил?
– Что убил чинодрала – не так уж плохо. Плохо другое… ты портсигар у деда разглядел? Прочел золотую накладку на крышке?
– Н-нет…
– Я этот портсигар хорошо знаю. Там написано: «Викентию в день ангела. Степан Малютин». И еще есть у деда серебряный, вызолоченный подстаканник. По свидетельству других стариков, знавших убиенного господина следователя, – тот возил подстаканник с собой во всех поездках… Вот вещицы оные все дело и портят… Привкус у революционно-террористического акта – нехороший… Ясно тебе?
– М-да…
– На кой черт он эти безделушки бережет?.. Умный старик, да не зря сказано: «На всякого мудреца…» Знаешь, с кем он дружит?
– Ну?..
– Да все с тем же Пахомовым. Водой не разольешь. Иван Иваныч в воскресные дни часто у деда Онисима гостит. Вместе выпивают и рыбачат… А знаешь, кто дал открытый отвод деду при выборах в сельсовет? Опять же – Пахомов… Нюансы, следователь. Психо-нюансы… А ты говоришь: у Достоевского на убийстве одной старухи слишком много чернил…
САМОУБИЙСТВО НИКОДИМОВА