– Упрям, – сказал про него Дьяконов при первом знакомстве. – Очень упрям…
Внешне Пахомов походит на Лыкова: такой же громоздкий. И лицом похож. Только усов нет и голова в густой седине. Похожи. Но не характерами.
Лыков – живой и общительный. Пахомов – угрюм и замкнут. Лыков скор на решения. Пахомов – медлителен. Для Лыкова всяческая разновидность формы – неизбежная, но практически – бесполезная вещь. Временная необходимость в переходное к коммунизму бытие… Для Пахомова форма – важный атрибут государственности.
Лыков райкомовскую печать держит в кармане, завернутой в газетный клочок. Пахомов для своей печати заказал специальный футляр – цилиндрик с отвинчивающейся крышкой и каждое воскресенье чистит печатный герб зубной щеткой…
Среди районного актива Пахомов слывет «законником». Мне он каждый месяц аккуратно шлет счета за отопление камеры риковскими дровами. Я, не менее аккуратно, возвращаю их обратно с отношением: «За неотпуском средств на отопление, оплатить счет не имею возможности».
Так тянется все три года. Бумажки подшиваются во «входящие» и «исходящие», но эта бюрократическая переписка ничуть не отражается на снабжении камеры дровами. Березовый «швырок» отличного качества, сухой и жаркий, риковские конюхи привозят в любом количестве и по первому требованию Желтовского, ведающего нашими хозяйственными делами.
С аппаратом РИКа Пахомов крут. А вот Онисим Петрович как-то в разговоре несколько раз назвал Пахомова «Ваньша». Тот не обиделся. И крестьяне зовут предрика «Иваныч», «Наш Иван»…
Приехавший вместо снятого с работы Косых новый заведующий земельным отделом, после первого представления председателю, пожаловался при мне Лыкову:
– Тяжелый… неприятный человек! Какая-то угрюмость, отчужденность!..
– Да, есть… У Пахомова вся семья расстреляна колчаковцами. Живет одиноко…
– В данном случае – не имеет значения…
– Для тебя – конечно. А для него – имеет.
…Лыков ходит по кабинету, заложив руки в карманы.
Останавливается перед Пахомовым.
– Тебе, следовательно, неважно, что меня сюда ЦК направил? Я представляю здесь волю партии!
– Ты еще не партия…
– Уг-м… А если будет решение бюро – выполнишь?
– Не будет решения. Я – член бюро. И еще найдутся… А если и будет – не выполню…
– Ты, прежде всего, коммунист! Или нет?
– Коммунист. Но незаконного решения выполнять не стану.
Лыков смотрит на меня.
– Слушай, что нужно сделать, чтобы закрыть и разобрать на дрова церковь?
– Какую церковь?
– Все равно какую! Ну, речь идет о Воскресенской церкви.
– Решение общины верующих…
– Вот и этот «законовед» то же говорит… А постановления схода, сельского собрания недостаточно?
– Нет, недостаточно… И почему вдруг так загорелось, Семен Александрович?
– Вот то-то и есть, что не загорелось! Ракитинская было загорелась, а эту черт не берет! Или, кажется, именно забрал в свое заведывание! У тебя что ко мне?
– Да так… Потолковать…
– После. Дай сперва доругаться с Иваном Иванычем… А еще лучше, пройди в инструкторскую. Там Тихомиров сидит – уполномоченный по Воскресенскому кусту. Скажи ему, что я велел рассказать тебе про святых духов…
Тихомиров тоже мрачный и злой.
Оказывается, в Воскресенском после каждого постановления сельсовета о раскулачивании с церковной колокольни срываются и летят над селом тонкие и певучие звуки похоронного звона…
– А на колокольне – никого! Языки не шелохнутся, и безветрие полное…
– Каждый день, в определенное время?
– Я же говорю: в те дни, когда постановление выносится. Кончится заседание, и через полчаса – динь!.. динь! – и самое интересное, что число ударов каждый раз точно соответствует детям кулака! Понимаете, какая провокация?! По селу шепотки: «Андели восподни незримо к колоколу спущаются и божьих сирот отмечают». Мужики в сторону отвертываются, бабы плачут. При агитобходах – наш в сени, хозяева вон из избы. А вчера уже пошло на угрозы: скоро, мол, должен колокол грянуть набатом, и тогда – коммунистов бог велит изничтожить! Вот какая пакость! Актив наш совсем духом пал…
– Постой! А ты сам разъяснил, что никаких сирот не предвидится, что просто выселяем папашу в другие места и заставим трудиться?
– А то нет?! Да что толку! Хоть бы закрыть церковь и колокольню снести! Все равно поп из села сбежал.
– Ничего не выйдет.
– И Пахомов говорит, нельзя…
– Поднимался на колокольню?
– Два раза лазил на чертову звонарню, да ничего не разгадал. Постройка ветхая. Сделана по-старинному: не впритык к церкви, а поодаль…
– Церковь запирается?
– Заколочена совсем. Говорю, не работает церковь… Мы по ночам следили: не прячется ли кто? Нет, брат, никого не высмотрели… Что же делать, товарищ следователь?
– А что Лыков сказал?
– Продолжать коллективизацию.
– Так чего же еще?
Я простился с Тихомировым и, по обыкновению, направился к Дьяконову.
– Слыхал, что Тихомиров рассказывает про Воскресенские дела?
– У меня и без Тихомирова сводки есть… «Вечерний звон, вечерний звон! Как много дум наводит он…» Мой актив докладывает – никаких следов вокруг колокольни, и снег на ступеньках лестницы не тронут… А вокруг – пустырь.
– Слушай, Виктор Павлыч, а… если из церкви рогаткой?
– Ерунда, друг! Не получается: мой человек пишет – снег и вокруг церкви абсолютно чист. Ни следочка. А воздухоплавание в нашем районе не развито. Вот разве, что «ангелы»? Тебя Лыков еще не турнул в Воскресенское? Сейчас они кончат сражение и пошлют за тобой.
Прозвенел настольный телефон.
– Да… Он у меня сидит. Хорошо, передам сейчас…
Положив трубку, Дьяконов подмигнул и потер руки.
– Как в воду смотрел! Велено тебе отправиться в село Воскресенское и вступить в борьбу с потусторонним миром. Приказано считать партийным заданием… У тебя к маузеру патронов много?
– Много не много, а есть…
– Одолжи мне взаймы… Лишка не давай – все равно не возвращу, а штук десяток… обойму. Дашь? И сам маузер свой возьми.
Я удивленно смотрел на Дьяконова.
– Поедем вместе. Дело у меня там есть…
– В Воскресенском?
– Понимаешь, сидит сейчас в Воскресенском матерый черт. Выходец из глубокой преисподней. Но не радуйся – к колокольному звону он никакого отношения иметь не может. Это черт другого плана. Более серьезного и… Словом, вот что: на мою помощь не рассчитывай… А я на твою помощь рассчитываю. Так что копайся в звонарне сам-один, но держись начеку!
Мы въехали в большое село под лай собак. Проезжая мимо темной громады церкви, я придержал лошадь. От колокольни отделился тулуп с винтовкой и подошел к нам.
– Здравствуйте! Старший милиционер Прибыльцов!
– Здравствуйте, товарищ Прибыльцов. Вы чего здесь торчите?
– Тихомиров просил подежурить…
– Ну и как?
– Да никак. Тихо… Не звонит…
– Вы меня знаете?
– Так точно, товарищ следователь…
– Идите домой. Нечего тут мерзнуть… Утром приходите в сельсовет.
– Аминь, аминь, рассыпься! – сказал Дьяконов, вылезая из саней, и добавил: – Ну, будь здоров! – сбросил тулуп в кошеву и зашагал в сторону, предупредив: – Будем жить поврозь. Ты в сельсовете, по своему обыкновению, а я в другом месте…
Я начал с осмотра «места происшествия».
Со звонарни видна необъятная ширь заснеженных полей и перелесков… Высоко! На здоровенных балках висят три колокола. «Языки» крепко привязаны к баллюстраде веревками. Средний колокол – великан. Не под стать сельской церкви. Сквозь налипший снежок просматривается густая рельефная славянская вязь.
Пол звонарни еще крепкий, Ходить можно без опасения, но добраться до колокола с пола – нельзя.
– У вас лестница есть приставная? – поинтересовался я у присутствующего при осмотре старичка – церковного старосты.
Тот погладил пегую бороду и взглянул на пономаря, сметавшего метлой снег с балюстрады.
– Поломатая, – вздохнул пономарь, – ишшо с войны поломатая… Должно, в дровянике, как не сожгли…
– Не лазим мы на верхотуру-то, – развел руками староста, – не к чему…
– А пыль сметать?
– И-и-и, батюшка! Ево, большой-то, как стеганешь билом, всю пыль ровно ветром сдует…