К полудню мы с Прибыльцовым обошли церковь и колокольню, сделав окружность. Никаких следов на белой целине…
– Да… Заяц не бродил…
Милиционер смотрел на меня непонимающе.
– Вам, товарищ Прибыльцов, придется теперь опять здесь подежурить… Часа три-четыре… Не замерзнете?
– Привык уже…
– Время от времени делайте обход. Чтобы ни одна душа не прошла в наш круг.
– Слушаюсь!
В час дня председатель сельсовета стал надевать шубу.
– Поди собрались все… – и шепнул мне в ухо: -Сёдни Крюкова будем решать! Ух, зараза! При колчаках дружина святого креста у ево каждый наезд ночевала… При Николашке-царе бакалейку держал.
– А батраков?
– Не-е! Крюков – умный! Знает, что к чему. Он скотом промышляет. И по сю пору в евонных притонах коровенок до сорока, а овечек и не счесть! По весне окрестным мужикам втридорога продаст… Вот какой гад! Одно плохо: малолетков пятеро…
– Ничего не поделаешь, председатель… Вот что… просьба у меня: запомни, кто на заседании первый спросит, сколько детей у Крюкова? Кто из членов группы первым поинтересуется? Понятно?
– Чего ж тут не понять? Значит: кто первый о детях заговорит. А если не заговорят?
– Ну, и хорошо… Сами этот вопрос не задавайте, ни в коем случае.
Часа через полтора председатель сельсовета затоптался на крыльце, стряхивая снег с валенок. Вошел возбужденный.
– Записали! Пущай проедется с ветерком в северные страны! Вечор на евонное добро замки навесим, поставим караулы…
– Против не было?
– Нет. Единогласно!
– А как с моей просьбой?
– Чуть не забыл! Протокол писал избач Поливанов Федьша. Он и спросил. Избач-то в селе человек новый, недавно у нас. Ну, я велел в протокол не записывать…
– А раньше записывали состав семьи?
– Да, вроде, нет. Ну, разговоры, конечное дело, были…
– Избач молодой, пожилой?
– Молодяк… калека он. Хромоногий. Окроно прислало… Славный парнюга… Толковый, безотказный.
– Подскажи: где живут члены группы бедноты? Хочу поговорить с каждым…
– А вот дойдете до проулка, влево отсель, там спросите, в которой избе Мокеев Андрюха – председатель. Он вам все обскажет и проводит… Может, коня запречь?
– Нет, пешком схожу.
Я брел по широкой улице…
Впереди замаячила церковь. И вдруг я остановился на полушаге…
По селу пронесся тонкий певучий звук. Будто натянутую струну отпустил музыкант, и она пожаловалась: тлин-н-нь…
Струна пропела с равными короткими промежутками пять раз. И все замолкло…
Скорей, скорей к церкви!
Но меня уже опередили.
На почтительном расстоянии от звонарни стояла группа сельчан. Перешептывались, смотрели ввысь, словно стараясь увидеть небесного посланца, пробудившего к жизни древний колокол.
– Слышали? – подошел ко мне милиционер и кивнул в сторону крестьян. – Они уже давно собрались. Вроде знали, что звук будет…
– Товарищ Прибыльцов! Разыщите приставную лестницу и тащите сюда!
Пол звонарни под колоколами был покрыт ровным ковриком свежевыпавшего снега… Стараясь не потревожить белый пушок, я стал обходить площадку, не сводя глаз со снега, налипшего на «древнее творение». И…
Наконец-то!
Вот она осыпь снега на колоколе и пятнышки чистого металла! Конечно, следы ударов! Значит, кто-то чем-то откуда-то бросался? Только так! Откуда? «Угол падения равен…», впрочем, сейчас это не имеет значения… Что же могло быть? Неужели?.. Но ведь тогда грохот выстрелов, визг рикошетов? А быть может, медь – насквозь? Но, нет, ничего подобного!.. На белой пелене – кучки снега…
К черту рукавицы, к черту перчатки…
Осторожно, осторожно! В полу щели…
Стоп! Есть! А ну, еще тут попробуем аккуратненько порыться. И тут есть!
Я снял шапку и подставил воздуху лицо, намокшие от пота волосы на лбу… Перевел дух…
Как я мог забыть о существовании этого нелепого, непригодного к бою, но – оружия?
Оружие это особое: прицельный выстрел на двести пятьдесят шагов гарантирован. Не только по огромному колоколу, но, если глаза хорошие, то и в человеческую голову! А главное: если не на воздухе стрелять, а из дома, из форточки – абсолютно бесшумно!
– Прибыльцов! Брось лестницу: не нужна. Лезь сюда!
Скрипят ступеньки.
На моей ладони три грибовидных крохотных кусочка сплющенного свинца.
У Прибыльцова глаза круглеют…
– Малопулька!!!
– Так точно! Здорово, а? И не слышно и не видно.
– А почему рикошетов не было?
– Огромный вес колокола и его висячее положение поглощают ничтожный вес пульки. Понимаешь? Начальная скорость малокалиберной винтовки очень мала… Впрочем, это я тебе объясню, когда поедем домой… И еще потому, что пули выпускались под прямым углом. Отсюда и грибовидное плющение. Почему так? Свинец-то много мягче, чем этот медно-серебряный сплав! Разбираешься?
– Вроде…
– Под прямым углом… под прямым углом… Теперь поищем, товарищ старший милиционер, этот прямой угол… Поищем, поищем… Так… Церковь не совпадает. Скольжение получается… Тут обязательно были бы рикошеты… Значит… Значит: вот тот двухэтажный дом, на отлете от улицы, и спереди него и сзади – пустошь. Да, если мысленно протянуть линию… Ты не знаешь, чей этот дом?
– Так это же читальная здешняя… Не жилой он, дом этот. Хозяина прошлый год, осенью, фуганули. Там, кажись, избач нынче живет…
– Избач, говоришь? Это хорошо, что избач. Это, брат, просто замечательно, что избач! Пойдем-ка, товарищ милиционер, знакомиться с избачом.
Парень лет двадцати, с лицом, на котором, словно навсегда, застыло выражение недоумения. Толстогубый, с полуоткрытым ртом и крупными веснушками на переносье. Таких крестьянских парней рисовали передвижники.
– Неважно у тебя, товарищ Федя Поливанов, в читальне. Грязно, запущено… Газеты не подшиты, шкафы с книгами в пыли. А главное, холодно! Кто же сюда читать пойдет? Почему ты дров в сельсовете не требуешь, уборщицу-истопницу?
– Это вы еще не все перечислили. – Поливанов, прихрамывая, подал мне стул и вздохнул с горечью. – Вторых рам нет. Порастащили, когда раскулачивали хозяина. В печах дымоходы обвалились… половицы прогнили.
Венцы подводить нужно…. Я говорил, говорил… Да разве сейчас до этого?!
– Почему же не до этого?
Парень ответил газетно:
– Сейчас – главный удар по кулаку! Вот справимся с коллективизацией, тогда уж всурьез – за книгу. А сейчас… война!
– Через край берешь, Федя Поливанов. Через край… Комсомолец?
– Конечно! Я в детдоме воспитывался.
– Как ты смотришь на эту историю с колокольным звоном?
– Да что ж я? Тут и поумнее меня ничего сообразить не могут… Вот, разве, вы что-нибудь выясните или Виктор Павлыч. Только он не интересуется.
– А ты знаешь Дьяконова?
– Господи! Он же меня в детдом определял… Еще в двадцать втором году… Мы оба с Алтая…
– Ага! Вот что, Федя. Покажи-ка, где ты живешь. Хочу посмотреть твое житье-бытье.
– Пожалуйста. Только неприбрано у меня… Сюда, по этой лестнице. Темновато. Не оступитесь.
Комната избача была высокой и просторной. Стояла убогая мебель стол, заваленный книгами, топчан с тощим матрацем и с подушкой без наволочки… Одеяло заменял тулуп… И здесь – холодно, грязно, неуютно…
Солнечный свет, падающий сквозь пыльные стекла двух больших окон, не скрашивает, а подчеркивает запущенность.
– Бить тебя, парень, за такую жисть! – покачал головой Прибыльцов, присаживаясь на колченогий стул. – Бить и плакать не велеть! Ты что же сюда на жительство прибыл али так, в побывку?
Воздух в комнате нежилой. Пахнет плесенью, сыростью… И какой-то кислятиной! Я сделал несколько шагов к окну, сдвинул кастрюлю с давно прокисшим супом и хотел распахнуть окно, но застыл на секунду с рукой, протянутой к шпингалету…
В щели рассохшегося подоконника виднелась провалившаяся гильза от малокалиберной винтовки…
– Да. Плоховато ты живешь, советский культурник! Сядь-ка за стол, избач, да положи обе руки на столешницу. Ну, не стесняйся! А теперь скажи: где малопулька?
Избач побледнел.
– К-к-кая малопулька?
– Та, которая стреляет… Вон, на подоконнике, гильза. Да не ломайся! Ты же не барышня. Все равно ведь, все перероем, а найдем!