– Ах эта! – насильно выдавил улыбку избач. – Так бы и спросили! Это не малопулька. Малопульками шомполки называются. А эта зовется: малокалиберная, бокового огня…
Прибыльцов прикрикнул:
– Ты баки не вкручивай! Вот как дам по кумполу крупным калибром. Вы, товарищ следователь, выйдите: я с ним сам побеседую…
Силясь держаться веселее и беспечнее, Поливанов указал пальцем в сторону топчана.
– Под матрацем Пожалуйста, берите! Ничуть даже не жалко! Эко добро – малокалиберка! Да мне она и ни к чему. Так, баловался.
Прибыльцов сбросил с топчана тулуп и матрац. На досках лежала изящная малокалиберная винтовка.
– Где патроны?
Поливанов сделал непонимающие глаза.
– Патроны? Где ж у меня патроны? Вот побей бог – не помню! Запамятовал…
Милиционер подал мне находку, не спеша подошел к избачу, сказал с удивлением:
– Стал быть, это я за тебя, гнус алтайский, столь ночей на морозяке дрожжи продавал?!
И беззлобно стукнул парня по затылку.
– Ой, не бейте, не бейте! – взвыл избач. – Все скажу! В углу корзина. Белье грязное…
В тряпье оказались две коробочки патронов и длинноствольный шестизарядный револьвер смит-вессон.
– Еще есть оружие?
– Нет, нету больше, честное слово, истинный бог – нет!
Я распахнул створки окна.
Большой колокол был виден отсюда, как на ладошке, во всем своем древнем великолепии… «Под прямым углом!»… улыбнулся я возвратившейся мысли… Зарядив ружьецо, я стал палить по колоколу. Над селом поплыл чистый, певучий звон… Я стрелял и смеялся. Милиционер обшаривал жилище избача. Федька Поливанов не отрывал глаз от столешницы.
А в воздухе пели серебряные струны, и к звонарне сбегался народ.
– Верно с полсотни кулацких детей уже вызвонили, товарищ следователь, – улыбнулся Прибыльцов когда я почти опустошил коробочку с патронами. – Поберегите заряды… В обрат поедем – может, лисичку зацепим.
– Правильно, товарищ старший милиционер, не все зайцев тропить по пороше… Ну, двигай вперед, Поливанов!
Прибыльцов повел арестованного избача огородами, но деревенский «телеграф» уже сработал. Когда я шагал в сельсовет, у колокольни стояла толпа. Посыпались вопросы и выкрики:
– Правда, што Федька-избач в церкву пулял?
– Иде ево девали, тварину?!
– Куды гнуса укрыл, товарищ райвонный?!
– Отдавай нам Федьку!
– Добром просим!
Я поднял руку.
– Спокойно, граждане, спокойно!.. Советский суд…
Но накал толпы не остывал.
– Отдавай! По-хорошему говорим!
– Слушайся мира, гражданин!
– Все одно: возьмем сами!
– Мокро место оставим… Разнесем ваши ухоронки!
Сквозь толпу пробился прибежавший Тихомиров. Обещанием «лично» проследить за Федькиной судьбой, горячими словами унял разгоравшиеся самосудные страсти, но мне шепнул:
– Поскорей отправляй его в район! Ночью выкрадут из каталажки и пришибут!
Прибыльцов запрягал коня Я заканчивал предварительный допрос избача, когда в сельсовет вбежал тяжело дышавший Дьяконов.
Выхватив из-за пазухи маузер, он бросился к Поливанову.
– Где дядя спрятан?! В какой комнате? Быстро, гадина!
Глуповато улыбавшийся Федька помертвел и повалился Дьяконову в ноги…
– Ой, не стреляйте! Ой, все скажу, все… Он меня заставил, убить грозился!.. Боюсь я, не стреляйте!
– Где Захар?
Федька закрыл лицо рукавом, трусливо пополз к углу и вдруг заговорил быстро, быстро:
– В кухне дядя Захар, Виктор Палыч, в кухне, один он, Виктор Палыч поспешайте, Виктор Палыч, завтра уходить собирался, Виктор Палыч…
– Скорей! – крикнул мне Виктор. – Прибыльцов! Оставайся здесь с этой тварью! Если полезут – стреляй! Разрешаю!
Мы вскочили в приготовленную упряжку. Дьяконов взмахнул кнутом, сани ударились о косяк открытых ворот и понеслись вдоль улицы…
От избы-читальни к нам бежал человек с берданкой. Я выхватил пистолет, но Дьяконов, круто осадив коня, крикнул мне:
– Свой, не стреляй! Здесь он, Климов!
Человек с берданкой бросился к дверям дома.
– За мной, Гоша! Климов – на пост!.
И, соскочив с санок, исчез в пустоте дверей…
Мы пробежали длинный полутемный коридор и очутились в просторной кухне купеческого дома с плитой, по-городскому выложенной кафелем.
В кухне была вторая дверь, вероятно, ведущая в комнату кухарки.
– Открывай, Сизых! – Дьяконов ударил в дверь ногой. – Открывай! Я – Дьяконов!.. Слышишь! Виктор Дьяконов!
За дверью опрокинулся табурет. Хриплый голос спокойно ответил:
– Сейчас… Держи, сволочь!
Дьяконов успел толкнуть меня за печной выступ и сам отскочил за дверной косяк. Выстрел крупнокалиберного револьвера выбил щепу из филенки, пуля щелкнула в плиту и, разметав кафельные брызги, визжа волчком завертелась на полу.
– Не дури. Захар! – тоже спокойно, даже миролюбиво произнес Виктор Павлович. – Бесполезно. Сдавайся или стреляйся сам… Слышишь?!
Из комнаты грянули два выстрела подряд. Пули защелкали по плите, выбивая осколки кафеля и кирпичную пыль.
Дьяконов, пригнувшись, перебежал ко мне. Жарко дыша, зашептал:
– Не сдастся! Нужно бы его живьем, да не таковский! Придется подавить огнем! Стреляй через дверь. Вполроста и вниз, по углам комнаты!
Пистолеты затопили кухню нестерпимым грохотом.
Полуоглохшие, мы услышали все же дикий рев боли и ярости, свирепую матерщину из разных углов комнаты. За дверью сидел бывалый и опытный человек. Он непрерывно перебегал с места на место и продолжал посылать в кухню пулю за пулей.
Одна полоснула слегка по щеке Дьяконова.
Наконец стрельба врага прекратилась.
По кухне ходили волны сизой гари бездымного пороха, висела кирпичная пыль, пол был усеян мелкой щепой от искалеченной стрельбой двери…
Перезаряжая пистолет, я крикнул:
– Гражданин! Здесь народный следователь! Сдавайтесь!
– Пригнись! – гаркнул мне Виктор. И вовремя: воздух прошила новая пуля и шлепнула в дверной косяк рядом со мной…
Дьяконов, отбежав к окну, встал на колени и, разорвав носовой платок, пытался перевязать рану…
В закрытой комнате послышались удары чем-то о металл. Рассыпался дребезг стекол…
– Сизых! Не трудись над решеткой! – крикнул Виктор. – На улице – Климов Арсентий!..
Как бы в подтверждение с улицы грохнул тяжелый удар берданки. Из комнаты снова вылетел медвежий рев, что-то упало…
Потом хлопнула печная дверца, послышался шелест бумаги.
Я водил стволом пистолета за этими звуками и, на секунду поймав верное направление, трижды нажал гашетку маузера…
Невидимка охнул. На пол свалился тяжелый куль…
– Есть! – выдохнул Виктор. – Дверь!
Мы ринулись вперед и плечами высадили полуразбитую пулями дверь…
В комнате между кусками кирпича тяжело ворочался на полу грузный человек. Стеная и матерясь, он пытался поднять кольт, но окровавленная рука не повиновалась…
– Бумаги, бумаги, Гоша! – крикнул Дьяконов, наваливаясь на раненого. – Печка!
Дверца голландки была открыта, и оттуда струился едкий дым. Я выгреб из топки кучу скомканных бумаг и тлевшие затоптал валенками. Дьяконов, заткнув за пояс отобранный кольт, подскочил к окну.
– Климов! Готово! Крой сюда!
В комнату вбежал Климов со своей пищалью.
Мы вытащили раненого в кухню. Ему было лет под пятьдесят. Лицо его, густо заросшее рыжей, с проседью, бородой, кривила боль и ярость.
– Ну, здорово, волк! – весело, словно старому приятелю, сказал Дьяконов. – Вот и свиделись! Узнаешь? Куда пришлось-то?
Рыжебородый, ощерив зубы, прохрипел:
– Фарт вам, сволочи!
– Куда ранен?
– В брюхо… Под вздох… Три, кажись… Да руки… обеи. Сдохну…
– Вылечим, Захар! Еще поговорим. У нас с тобой есть о чем…
– Уйди, дьявол, падла коммунная!
Сизых вдруг сник, замолк и лежал неподвижно, полузакрыв глаза…
– Доктора, Климов! Скорей доктора! – тревожно склонился над рыжим Виктор.
В коридор и в кухню набились люди, привлеченные перестрелкой. Двое побежали за медициной. Кто-то стал перевязывать окровавленное лицо Дьяконова…
Врач и санитары медпункта наскоро перебинтовали бесчувственного рыжебородого вынесли и стали укладывать в розвальни. Столпившиеся в коридоре повалили на улицу, окружили сани, всматривались в лицо Сизых, переглядывались…