3.5. Однажды я стоял на высоком холме и смотрел на равнину, испещренную множеством дорог. Вдоль каждой дороги стояли указатели: «Радость», «Гнев», «Нежность», «Страх», «Стыд», «Безразличие», «Скорбь», «Любовь»… Люди, блуждающие по равнине, старались поскорее перейти дороги, не отваживаясь выбрать лишь одну из них. И были, наверное, правы: ведь в конце каждой дороги их ждали Смерть и Безумие.
3.6. Однажды я узнал, что в город приехал Великий Мудрец. Отстояв длинную очередь жаждущих задать вопрос Учителю, я оказался в маленькой комнате. У окна, прижавшись лицом к стеклу, стоял какой-то мальчик. Я выждал немного и откашлялся. Мальчик на мгновение обернулся, но, наверное, я показался ему гораздо менее интересным, чем то, что происходило во дворе. Еще несколько минут прошли в полном молчании. «И это Великий Мудрец? — подумал я, — Да из любого детсада… Интересно, что он сможет ответить на мой вопрос?» Я еще раз покашлял. Мальчик не отреагировал. Я стоял и смотрел, как он елозит носом по стеклу, приподымается на цыпочки, склоняет голову… «Что он там разглядывает?» Я осторожно приблизился. Обычный тоскливый двор. «Может для „Великого Мудреца“ в этой обычности открывается „Великий Смысл“?» Я переместился в кресло и минут десять послушно ждал, едва сдерживая раздражение. На одиннадцатой минуте у меня перехватило горло: «Какой же я дурак! Вот же ответ!» Я встал, поклонился спине Учителя и направился к двери. Услышав щелчок замка, мальчик оторвался от окна: «Куда же вы? Дедушка сейчас придет…»
3.7. Однажды я ужаснулся тому, сколько в моем доме ненужных вещей. Сначала я выкинул книги — источник знаний, иллюзий и лжи, чье единственное предназначение доказать правомерность знака равенства между познанием и заучиванием, чувством и фантазией, соблюдением правил и свободой. Потом я сжег записную книжку с адресами и чужие письма — эти абордажные крючья иных «я»; на мелкие клочки изорвал все фотографии — этот паноптикум отражений, мертвые листья с дерева вечности. С особенным удовольствием я разнес кувалдой телевизор и унитаз. Что еще? Документы, одежда, мебель, стены — все, что придавливало меня, ограничивало, навязывало мне свои законы, все я разрушил… Я стоял на краю котлована и проклинал свое тело, страдающее то от холода, то от жары, то от голода, то от жажды, требующее постоянного внимания и заботы. Я проклинал свой разум, неспособный насытиться, вечно стремящийся уничтожить себя и тело, его носящее. Вдруг я увидел вокруг сонмы людей, стенающих о том же, и их слова в точности повторяли произнесенное мной.
Чтобы хоть как-то отгородиться от этих жалобщиков, я отыскал среди мусора свои одежды и воздвиг стены, укрепив их баррикадой из книг, документов, фотографий и чужих писем, а на случай внезапного вторжения приготовил телевизор, холодильник с различной пищей и ватерклозет. И только тогда я успокоился. Оставил свое тело за кухонным столом, а разум — у книжных полок, и вышел из дому, тихо закрыв за собою дверь…
4
4.1. Однажды прогуливаясь по городу, я встретил красивую обнаженную женщину. Увидев меня, она рассмеялась: «Эй, парень, от кого ты прячешь свое лицо под маской, а тело — под стальными латами? С кем ты собираешься сражаться своим длинным мечом и зачем тебе плетка? Ты всадник? Но где тогда твой конь? Или ты пастух? Но куда подевалось твое стадо? Ах, поняла! Это плетка-мухобойка!» Я покраснел от стыда и гнева, и невольно сделал шаг назад. «Эй, парень, ты куда? — еще пуще расхохоталась женщина, — Ты меня испугался? У меня нет оружия! — она сделала грациозный пируэт, потом склонила голову, так, что волосы упали ей на лицо, и тихо произнесла. — Голая и беззащитная стою я пред тобой. Ты можешь убить меня, если хочешь. Ты можешь исхлестать меня плеткой, если хочешь. Ты можешь сделать со мной все, что угодно, если хочешь…»
Плетка и меч выпали из моих вдруг ослабевших рук, загремели, спадая, доспехи. «Герой мой, — шептала женщина, лаская мое тело, — ты чувствуешь, с какой нежностью ветер касается тебя? Ты чувствуешь, с какой негой солнце целует тебя?» — «Да, — отвечал я, едва справляясь с непослушными губами. — Да. Наверное, впервые с младенчества». — «Глупый, — чуть слышно выдыхала женщина. — Какой же ты глупый…»
Мы долго бродили по городу, по площадям и скверам. Сначала я удивлялся, почему прохожие не замечают нашей наготы, но вскоре понял и перестал обращать на это внимание. Звезды сменяли Луну и Солнце — Звезды. Лето сменяло Весну и Осень — Лето. Внезапно женщина остановилась. «Что случилось?» — спросил я. «Мне пора», — пряча взгляд, ответила женщина. Я почувствовал себя так, словно с меня содрали кожу — мою последнюю защиту. Комком кровоточащего мяса ощутил я себя. «Прощай, — сказала женщина, — я никогда тебя не забуду». — «Прощай, — эхом отозвался я, — я никогда тебя не забуду».