— Не спорю, уважаемый! Дает знать… И вспомнился ваш самовар…
Почувствовав подвох, чайханщик насторожился. Чем кончит свою речь медлительный гость?
— И вы тоже вспомнились. Спокойнее здесь. А бал какой у вас? Пальчики оближешь!
В узбекский язык единица измерения стихийного бедствия вошла недавно. А «бал» (бол) — мед — слово всем хорошо знакомо.
Чайханщик смущен. Выходит, не толстяк, а он трус. Это он у чашки с медом сидит да у самовара торчит, где так спокойно и тихо…
Пока гости смеются, нужно приготовить ответ.
Кто же из них не сумеет продолжить аския? Когда погаснет фейерверк остроумия? Трудно сказать.
В состязание вступают новые и новые острословы. Тема старательно «разрабатывается» под дружные взрывы хохота.
Древний и молодой
Главное занятие жителей Самарканда — земледелие и садоводство. Масса фруктов и винограда сушится, часть отправляется в Россию, часть поступает на винные заводы…
Имеются хлопкоочистительные заводы, склады сахара, чая…
Церквей — семь, мечетей — сто пятьдесят…
Самарканд…
Его улицы полны туристов. Среди них шагают и наши путешественники.
«Склонившиеся минареты, кажется, вот-вот упадут, но никогда не падают, к счастью для их эмалевой облицовки, намного превосходящей… даже лучшие сорта наших эмалей. А ведь дело тут идет не о какой-нибудь вазе, которую ставят на камни или цоколь, а о минаретах внушительной высоты». Эти строки принадлежат Жюлю Верну, написавшему роман о Средней Азии «Клодиус Бомбарнак».
Минарет медресе Улугбе́ка, высотой тридцать два метра, еще во времена Жюля Верна называли падающим.
Такое же определение дает знаменитому минарету и старый путеводитель.
— Нет, нет! Уже не «падающий», — замахал руками друг дедушки.
— Как? — удивился Кадыр-ата. — Что же с ним стало?
— Подняли!
— Такую махину? — еще больше поразился Кадыр-ата.
— Да, да! Сейчас сами убедитесь.
Реставраторы Самарканда совершили настоящее чудо. При помощи домкратов они водворили огромную башню на свое место. Теперь минарет стоит, как во времена великого астронома Улугбека (1394―1449).
Памятниками старины в Самарканде гордятся. Их бережно охраняют. А этих памятников в городе очень много. И каждый из них имеет удивительную историю.
Друг Кадыра-ата на вид кажется глубоким стариком. Но руки у него удивительно сильные. Всю жизнь он провел с резцом и считался одним из лучших народных мастеров резьбы по га́нчу. Белоснежный ганч — вид алебастра — застывал, покрывая колонну, стены или потолок. И на этой чистой, гладкой поверхности постепенно под руками мастера выступали древние орнаменты, тонкие узоры, целые букеты цветов.
— Мы можем даже представить, — подкрутив усы, сказал мастер, — каким был Самарканд две тысячи триста лет назад…
— А почему именно две тысячи триста? — поинтересовался юный историк.
— Александр Македонский еще в то время восхищался городом.
Мастер, взглянув на сверкающие, лазурные плитки, наморщил лоб, вспоминая слова знаменитого полководца.
— Вот что он сказал: «Все, что я слышал о красотах Самарканда, — все правда, за исключением того, что он более прекрасен, чем я мог представить себе…»
Усман тотчас, прямо на ходу, записал эти слова себе в блокнот.
Они подошли к мавзолею Гур-и-Эмир. Здесь стояла толпа пестро одетых людей. Они все с ожесточением щелкали фотоаппаратами.
— Иностранные туристы, — пояснил мастер.
Молодой парень — переводчик — с отчаянием смотрел на разбредшихся туристов. Порой он пробовал кричать то на русском, то на английском языке:
— Мы опаздываем!..
При этом парень выразительно стучал пальцем по наручным часам.
Но бедного экскурсовода никто не слушал.
«Тимур! Тимур!» — восклицали туристы.
Эти люди, многие из них солидного, а то и почтенного возраста, сейчас очень походили на буйную ватагу мальчишек во время большой перемены.
Переводчик подбежал к автобусу. Раздалось несколько резких длинных сигналов. И только тогда туристы ринулись к своей машине.
У мавзолея сразу стало тихо.
Тимур строил мавзолей как усыпальницу для внука и наследника престола Мухамме́д-Султа́на, умершего в 1403 году. Великий владыка не знал, что через два года и он сам займет место в мавзолее. Позже, через двадцать лет, другой внук Тимура — Улугбек — привезет темно-зеленый нефрит, из которого сделает надгробие для могилы знаменитого деда. Потом похоронят здесь и Улугбека.