Процедура проста. Кладем в одну шляпу фамилии дядей, в другую — игроков, и тот, кто вытянет самого жирного дядю, получает банк. Куда проще!
Однако есть и закавыка — как определять жирность? Нельзя же пойти к лорду Блистеру и сказать: «Ты, часом, не взвесишься, дядя Родни? Надо показать судьям, что ты толще герцога Данстаблского». Точнее, можно, но небезопасно, еще лишит довольствия. Словом, тупик; и он смотрел на свой замысел как на одну из утопий, пока, войдя в клуб, не увидел оживленную группу трутней и не услышал, как Макферри, их буфетчик, твердо говорит: «Десять стоунов».
Разузнав, в чем дело, он выяснил, что у Макферри обнаружился редкостный дар. Он определял на взгляд, сколько в чем веса, от кабачка (в данном случае — овощ) до модного тенора.
— Ошибка — максимум в пол-унции, — сказал один Трутень. — Друзья называют его Человек-весы. Какой талант, а?
— Очень полезный, — сказал Фредди, — снимает главную проблему.
И коротко, но точно, он изложил свой замысел.
Приняли его мгновенно, образовали комитет и решили, что конкурс назначат на первый день соревнований «Итон» — «Харроу», когда все дяди обедают в клубе со своими племянниками. Провести их перед Макферри — плевое дело, поскольку они сразу устремляются в бар, как бизоны — на водопой. Билеты оценили высоко, не всякому по карману, но худо-бедно, сбиваясь в синдикаты, набрали кругленькую сумму. Общее мнение склонялось к тому, что получит ее счастливчик, вытянувший лорда Блистера. Да, участники были солидны, мало того — корпулентны, но блекли перед дядей Родни. Как заметил образованный Трутень, «другие пребывают, он парит».
Конечно, вытянул его Пуффи Просер, единственный человек (если слово это здесь применимо), которому деньги не нужны. Фредди достался дядя Проссера по имени Хорес. Он о нем не слышал и после розыгрыша пошел выяснить, в чем дело.
— Какой еще Хорес, Пуффи? — спросил он. — Не знал, что у тебя есть дядя.
— Не знал и я, — ответил Пуффи, — пока не получил письма за подписью «Дядя Хорес». Видимо, я его упустил, потому что он двадцать лет прожил в Аргентине. Вернулся на той неделе и живет в Холрок-мэнор, Хертфордшир. Мы еще не виделись, но обедать он придет.
— А он жирный?
— Вряд ли. От жары худеют. И потом, эти пампы, они там вечно ездят верхом. Нет, Фредди, надежды мало. Куда ему до дяди Родни! Прости, старик, мне некогда.
Фредди печально удалился, а Пуффи вернулся к письмам, одно из которых пришло именно от дяди. Прочитал его он с интересом, особенно — постскриптум:
«P.S., — писал дядя. — Тебе, наверное, интересно, какой я сейчас, мы так давно не виделись. Вот фотография, сняли ее вчера утром, у нас в саду».
Фотографии не было, но, взглянув ненароком вниз, Пуффи увидел ее на полу. Он ее поднял; и тут же плюхнулся в кресло, глухо вскричав.
Перед ним был пожилой человек в купальном костюме, которого, судя по виду, кормили с младенчества крайне калорийной пищей. Он был так округл, так объемист, так огромен, что Шекспир, едва взглянув на него, пробормотал бы: «Какими же субстанциями вскормлен, чтобы достигнуть этих очертаний?» Приходилось удивляться, что рукотворные трусы давно не лопнули по шву. Дядя писал, что хочет сложить свои кости в Англии. Судя по изображению, костей у него не было.
Словом, мы не удивимся, что Пуффи испытал именно то, что испытал бы, свались на него этот дядя с высокого здания. Да, денег у него хватало; но он так не думал. Трутни резонно полагали, что ради двух пенсов он охотно пройдет десять миль в тесных ботинках. Некоторые считали, что сумма эта завышена.
Сколько просидел он в беспамятстве, он бы и сам не сказал, но, рано или поздно, его хитрый ум очнулся, заработал и понял, что не все потеряно. Пуффи знал, что Фредди Виджен исключительно доверчив, он верит даже газетам; и, разыскав Фредди, положил ему на рукав ласковую руку.
— Фредди, старик, — сказал он, — не уделишь мне минутку? Фредди на это согласился.
— Ты на меня сейчас не смотрел? — осведомился Пуффи. Фредди на него не смотрел.
— А если б смотрел, ты бы заметил, что я думаю. Ты был бойскаутом?
Фредди бойскаутом не был.
— Понимаешь, они каждые сутки делают доброе дело. Это их держит.
— Ясно, ясно. Как не держать!
— Ну вот. А когда они вырастают, они их не делают. Это неправильно. Хорошо, ты больше не ходишь в бурой рубашке, со свистком — но дела-то делать можно! Возьмем этот конкурс. Честно ли, справедливо ли, чтобы мне достался верный номер, а неимущему другу, скажем — тебе, досталась практически пустышка? Ответ один: нечестно, несправедливо. Значит, мы это исправим.