Как-то под вечер я приехал в станицу Красную. Она залегла в сорока пяти километрах от Уральска.
В просторном доме станичного Совета было прохладно и тихо.
Перед столом председателя сидел молодой человек в роговых очках, с фетровой шляпой на коленях.
Прочитав мой документ, председатель улыбнулся:
- Вы у нас второй. Вот этот товарищ тоже насчёт Чапаева. Познакомьтесь-ка.
Мы познакомились. Молодой человек в очках оказался композитором.
- Знаете, - взволнованно рассказывал композитор, - я тут обнаружил письмо Василия Ивановича, адресованное им незадолго перед смертью в Русский Кандыз. Письмо туда не дошло, а каким-то образом застряло в архиве Совета. Вот посмотрите.
Письмо было написано на листочке, вырванном из ученической тетради. Чернила выцвели и порыжели, пожелтела и бумага. В правом углу выступили крапинки бледно-зелёной плесени.
В письме Чапаев просил сельсовет сообщить ему, в каком состоянии находится пианино, интересовался, учатся ли школьники музыке. Он обещал как-нибудь заехать послушать музыкантов, умеющих играть на барском инструменте.
Когда я возвратил письмо композитору, он бережно положил листочек в портфель и тем же взволнованным голосом продолжал:
- Ведь я уроженец Русского Кандыза. Мне тогда, в девятнадцатом году, одиннадцать лет было, и ходил я в третий класс. На этом пианино я учился музыке.
ТЁЗКА
Весь день полковник Губашин, высокий, худой человек с гладко выбритой головой, был молчалив и задумчив. Он нервно шагал по палубе парохода, и его, казалось, не трогали ни тихая, кроткая Волга, ласково сверкавшая в лучах сентябрьского солнца, ни Жигулёвские горы, уже кое-где тронутые багрянцем и золотом.
Сосед полковника по каюте Алексей Алексеевич Соловьёв, рабочий-горьковчанин, проводивший свой отпуск в путешествии по Волге, не узнавал Губашина.
Они плыли вместе от Астрахани и в дороге сдружились: часто подолгу беседовали или играли в шахматы. Обоим перевалило за пятьдесят, и рассказать каждому было о чём.
Сегодня же Губашин как будто старался избегать Соловьёва. Стоило Алексею Алексеевичу остановиться неподалёку от полковника, безучастно смотревшего на реку, как тот отходил от борта и направлялся то на корму, то на нос - туда, где было безлюднее.
Алексей Алексеевич стеснялся подойти к полковнику и прямо спросить, чего он вдруг загрустил.
К концу дня, когда Соловьёв сидел на палубе, облокотившись на столик, и перечитывал любимые места из "Войны и мира" Толстого, полковник неожиданно подсел к нему на лавочку. Чуть прикоснувшись ладонью к его руке, Губашин негромко и несколько виновато промолвил:
- Вы не сердитесь на меня, Алексей Алексеевич? - Он помедлил, вздохнул и добавил: - Сегодня пятое сентября... да, пятое. В этот день в девятнадцатом году погиб Василий Иванович Чапаев.
Несколько минут оба молчали.
- А вы что же, хорошо знали Чапаева? - наконец осторожно спросил Соловьёв.
Полковник достал трубку, подержал её в руке и, опять спрятав в карман, с усилием проговорил:
- Воевали вместе. И давно всё это было, тридцать лет прошло, а вот... всё так перед глазами и стоит!
Губашин кашлянул и отвернулся.
Немного погодя он рассказал:
- Первый раз я увидел Василия Ивановича летом восемнадцатого, когда его отряды вернулись из похода на Уральск. С котомкой за спиной пришёл я в Порубежку, где находился чапаевский штаб. Нас, желающих записаться в чапаевский отряд, собралось много. Тут были молодые, как я, парни, ещё не нюхавшие пороха, и седые, много видавшие в жизни старики. Но волновались мы все одинаково. Чапаев принимал в отряды людей только надёжных.
Выйдя на крыльцо, Василий Иванович окинул собравшихся быстрым, пронизывающим взглядом и, спрятав за спину руки, крикнул:
"За каким делом пришли, граждане?"
Я стоял у самых ступенек и первым обратился к нему:
"Товарищ Чапаев, примите меня к себе в отряд".
Василий Иванович нагнулся ко мне, прищурился и сердито так проговорил:
"Куда тебя? Кто ты такой?"
Я не смутился, а толком стал отвечать на его вопросы.
Чапаев приказал меня зачислить в формировавшуюся роту.
Напоследок Василий Иванович спросил, как меня звать.
"Губашин моя фамилия. Отца зовут Иваном, а меня Василием", - ответил я.
Он улыбнулся:
"Тёзка, значит, ты мне. Ну-ну! Пока на отдыхе стоим, стрелять обязательно научись".
За полмесяца мы, новички, изучили строй, винтовку и приобрели другие военные навыки. Считали мы себя храбрыми, решительными и с нетерпением рвались в бой.
В день захвата неприятелем Николаевска (ныне Пугачёв) в Порубежке было сражение. Противник, занимавший Таволжанку, отбил у нас переправу через Большой Иргиз и хотел выбить Пугачёвский полк из Порубежки.
Вот тут-то мне и пришлось потерпеть конфуз.
Дело было в полдень. Мы пошли в атаку, но противник укрепился хорошо и атаку отбил. Наступило некоторое затишье. В это время на позиции прискакал Василий Иванович. Он сам повёл нас в атаку. Переправа была взята у неприятеля, и мы погнали его дальше. Тут меня Чапаев увидел и сразу узнал.
"Тёзка, - кивнул он головой, - здравствуй!.. Ординарца сейчас со мной нет, - продолжал он. - Будешь меня сопровождать".
Спустились мы в долок, остановились.
"Подожди меня тут, я вернусь скоро", - сказал Василий Иванович и ускакал в лесок.
А тишина кругом такая наступила - жуть даже. Мне как-то не по себе стало, вроде страшно. Вдруг из-за бугорка, со стороны противника, бежит наш пехотинец. Без винтовки и фуражки. Орёт:
"Машина с пулемётом! Всех посечёт!"
У меня поджилки дрогнули, повернул я коня в свою сторону и дал дёру. И, как на грех, из седла вылетел. Руку левую ушиб. Вскочил - и опять в седло. Фуражка свалилась с головы - не поднял.
А вечером, после боя, подъезжает ко мне Чапаев и фуражку мою в руках держит.
"Будет, - думаю, - мне проборка!"
Взглянул Василий Иванович на мою распухшую руку, спрашивает:
"Ранило?"
"Нет, товарищ Чапаев, это я давеча с лошади упал".
"Возьми вот. Признаёшь?" - и подаёт мне фуражку.
"Признаю", - отвечаю, а сам готов сквозь землю провалиться - стыдно стало.
Помолчал Василий Иванович, потом добавил: "Больше так не джигитуй. Я ведь всё видел. Так голову сломаешь без толку, а мне каждый человек дорог, особливо если из него выйдет настоящий боец".
А на другой день меня "прорабатывали" на собрании бойцы. Ну и досталось же мне тогда! Навек запомнил. И уж таких конфузов не было никогда со мной в жизни. За храбрую и отважную службу Василий Иванович два раза награждал меня.
Полковник умолк и зажмурил глаза.
- Я вместе с Чапаевым сражался в бою во время налёта белоказаков на Лбищенск, - каким-то другим, не своим голосом вымолвил он и замолчал. При отходе к реке Уралу, - начал полковник снова, - Чапаев был ранен в руку, но он и виду не показывал, что ранен. До Урала оставалось немного, но рассвирепевшие белоказаки, чувствуя нашу слабость, ещё сильнее теснили нас. Оставалось одно - броситься в воду, чтобы не сдаться врагу живыми.
С десятисаженной крутизны начали спускаться к воде. Песок и глина осыпались под ногами... Раненых бойцов бандиты добивали прикладами...
Василий Иванович с группой красноармейцев сдерживал напор врага.
"Плывите, ребята, плывите!" - кричал он, подбадривая переплывающих реку бойцов.
У меня вышли все патроны, мне не хотелось покидать раненого Чапаева, но он всех, кому нечем было стрелять, гнал от себя на тот берег.