...Домой мужики возвращались молча. Лошади шли шагом. Когда проезжали мимо лугов, Шпанин приказал остановиться. Взяв из телеги косу, он зашагал по траве. За ним пошло несколько человек.
В телегу набросали сочной, душистой травы и на неё, как на перину, положили Мосолика.
- Благодать травка! - сказал старик и поднёс к увлажнившимся глазам несколько травинок.
- Трава - загляденье, - подтвердил Шпанин и оглянулся на отрадно зелёное, упруго плещущее море лугов. - Мосоликовы луга.
...Было это давно, летом тысяча девятьсот восемнадцатого года, во время подавления белоказачьего мятежа в Поволжье, но луга эти с тех пор так и называются Мосоликовыми.
ДЁМИН
За окном размашисто хлестал дождь.
Чапаев поднял руку и потёр лоб, словно пытался разгладить глубокие морщины, протянувшиеся от одного виска к другому. Остановился у стола и сердито прокричал:
- Петька!
Неслышно приоткрылась дверь, и он увидел беловолосую голову ординарца.
- К Дёмину послал?
- Послал.
- Ещё пошли. Чтоб живо!
Дверь захлопнулась. Чапаев снова принялся вышагивать по комнате.
С подоконника на пол часто закапала вода и змейкой поползла под стул. Василий Иванович распахнул окно, и его обдало крупными холодными брызгами.
Дождь шуршал по вишеннику, обивая свежие, будто только что развернувшиеся листья. Пузырясь, по земле бежали вперегонки ручьи, натыкались на почерневшие стволы деревьев и, свернув в сторону, пропадали в высокой траве.
По ветке шиповника, разросшегося под окном, полз чёрный, с зелёным отливом жук. Когда шиповник трепал ветер, жук замирал, плотнее прижимаясь к мокрой ветке. Но вот ветер стихал, и он торопливо бежал вверх.
- Жить хочется! - усмехнулся Василий Иванович. Высунувшись в окно, бережно снял жука с ветки и пересадил его на подоконник.
Растворилась дверь, створки захлопнулись, звякнуло и упало на завалинку расколовшееся стекло.
Задевая за косяк, в комнату вошёл чёрный, как цыган, Дёмин.
- П-пришёл! - запинаясь, сказал он мрачно.
Кумачовое лицо с лиловыми подтёками под опухшими, слезящимися глазами. Руки тряслись, не находя себе места.
Медленно, чеканя шаг, Василий Иванович двинулся на командира эскадрона. Подошёл вплотную. В лицо Чапаева пахнуло винным перегаром.
- Ты... ты это с чего? Да как ты смел? - Чапаев птицей полетел по комнате. - Ему поручение ответственное, а он... Застрелю!
Схватил Дёмина за влажную, намокшую гимнастёрку и дёрнул к себе. Грузно пошатнувшись, Дёмин упал. Помогая ему подняться, Чапаев позвал Исаева:
- Арестовать! Таких командиров мне не надо!
Дёмина увели. На полу валялась помятая бумага. Чапаев перешагнул через неё и, сорвав с гвоздя папаху, метнулся в растворенную дверь.
На соседний хутор, разбросанный по склону оврага, он прискакал под вечер. Командир полка Соболев сидел верхом на лавке и ел арбуз.
- Садись, Василий Иванович, - сказал Соболев. - Отведай арбузика.
Василий Иванович сел. Сказал сухо, не глядя на Соболева:
- Зайцева вызови ко мне. В разведку под Осиновку съездить требуется.
На хуторе Чапаев пробыл до темноты. Побеседовал с бойцами, осмотрел коней, орудия. Но был хмур, говорил скупо.
- Смотрю вот на тебя, Василий Иванович, и на душе неспокойно делается, - вздохнул Соболев. - Какой-то ты сегодня такой... не как всегда. Будто в тумане ты. Аль случилось что?
- Ну да, случилось, - ворчливо, но беззлобно молвил Чапаев. - В разведку Дёмина хотел послать, а он пьян. Каково? Командир!
- За это строго требуется взыскивать, - задумчиво протянул Соболев. Дёмин будто славный парень. Как это угораздило его?
- Плохого, наверно, не стало бы жалко. А то... - Василий Иванович поднялся. - Явится Зайцев с ребятами, пусть ко мне без промедления скачет.
Когда Чапаев вернулся в штаб, Исаев сидел за столом и, шевеля губами, читал букварь.
- Разве так можно, Василий Иванович! - раздосадованно заговорил, вставая из-за стола, Петька. - Взметнулся и ускакал один! - Он вынул из книжки лист помятой бумаги и положил перед Чапаевым. - На полу валялся. Видно, у Дёмина из кармана выпал.
Щурясь, Василий Иванович принялся читать крупные косые каракули:
"Дорогой мой сынок Фёдор Прокофьевич!
Пишет вам от меня Захар Лексеич Лыскин, что живёт по соседству. Поди, не забыл, как он тебе дудки в малолетстве вырезал. И случилось, ненаглядный ты мой Федюшка, великое горе. Незадаром у меня глазоньки чесались и покоя я себе целую неделю не знала. Понаехали во двор белые и долго глумились, опосля чего зарубили шашками твою жену Прасковью Матвеевну с её дитяткой - твоим сынком. А завыла когда я, то молчать приказали: "Тебя тоже, старая ведьма, прикончим!.."
- Фонарь! - отрывисто выкрикнул Чапаев. Рука с письмом дрожала, и глаза, кроме белого мутного четырёхугольника, ничего не видели...
Исаев шёл первым, с фонарём.
Когда толкнули низкую дверь амбара, в углу на соломе кто-то завозился. Чапаев шагнул туда, угадывая в рыхлой, расплывчатой фигуре Дёмина.
- Не спишь, голова?
С полу тяжело встал Дёмин.
- Ждал всё, - сипловато сказал он и медленно стал обирать с одежды соломинки.
Чапаев не знал, как начать разговор, виновато покашливал и смотрел себе под ноги. Дёмин вздохнул.
- Об одном прошу, Василь Иваныч, матери пропиши: сын, мол, твой Фёдор в бою с белой сволочью погиб.
Сказал и решительно шагнул к выходу. Чапаев поймал его за плечо и потянул к себе.
- Перестань дурить!.. А меня, что накричал я, ты того... Ну уж, право, извини. Сам знаешь - горяч бываю... Выпил, а зачем? Горю этим не поможешь. Сам знаешь, не терплю такое.
Дёмин поднял на Чапаева глаза.
- Если по-прежнему веришь мне, - не сразу заговорил он, - куда хочешь посылай... хоть к чёрту в пекло. Жизни своей не пожалею... Любое задание выполню!
Взгляды их встретились.
- Ну, ну, - кивнул Василий Иванович. - За этим дело не станет, - и крепко обнял Дёмина.
ПОД ОСИНОВКОЙ
На широкой площади села шумно, тесно, как на ярмарке.
Всюду телеги с поднятыми к знойному небу оглоблями, мерно жующие траву лошади, пешие и конные красноармейцы.
Около коновязи молодящаяся женщина в цветастом платье угощает весёлых, бравых кавалеристов молоком из большого глиняного кувшина с запотевшими боками.
У составленных в козлы винтовок сидят на земле кружком бойцы и с увлечением играют в домино. Они громко стучат костями по крышке от снарядного ящика, положенной на чурбаки, а самый старший из них, краснощёкий пулемётчик, после каждого хода азартно кричит:
- Эх, где мои семнадцать лет!
Невдалеке от игроков на разгорячённом коне, нервно кусающем удила, красуется статный безусый паренёк с узкой талией, перехваченной офицерским поясом.
Всадник разговаривает с девушкой, такой же юной, как и он, застенчиво прикрывающей лицо шёлковым полушалком.
У ног девушки осмелевший воробей клюёт уроненную ею шляпку подсолнечника с белыми, не созревшими ещё семенами.
На высоком возу, прикрытом пыльным пологом, восседает, дымя трубкой, пожилой боец с усами Тараса Бульбы. Прищуренными глазами он спокойно и невозмутимо взирает на этот крикливо-бесшабашный мир.
На площади в сопровождении ординарца появляется Чапаев. Исаев, вытирая потное лицо батистовым платком, вышитым незабудками, мечтательно говорит:
- На Волге, болтают, в Жигулёвских горах, кладов золотых много зарыто. Разорял Степан Разин купцов, а бедноту золотом оделял. А что оставалось - в горах прятал... Лихой был атаман, волю для народа хотел добыть.