Многие студенты и учёные в этот день «обратились» в новую веру; и долго ещё раздавались восторженные восклицания молодёжи в честь Гексли.
— Дорогой Гексли, вы берёте врага мёртвой хваткой, как это делает бульдог: схватит за горло и не выпускает! От вас пощады не жди! — обратился Дарвин к молчавшему Гексли.
— Я как-то писал вам, что держу наготове и оттачиваю свои когти и клюв. Как видите, это пригодилось! Писал я и о том, что на вас посыплется брань и насмешки, будут и искажения ваших мыслей. Но лай дворняжек не может беспокоить вас.
— Сколько беспокойства я вам причинил, — грустно сказал Дарвин, — не уверяйте меня, что это не так. Моё утешение в одном: если бы я не поднял всей этой грязи, всё равно кто-нибудь другой вскоре это сделал. — Голос его окреп, глаза твёрдо и серьёзно смотрели из-под сильно нависших бровей. — Я уважаю вашу отвагу…
— Дорогой Дарвин, — воскликнул Гексли, — будьте уверены, вы заслужили вечную благодарность всех мыслящих людей!
Победа в Оксфорде имела большое значение. Урок, полученный епископом, отлично показал, что никому нельзя браться за критику нового учения, если в нём не разбираешься. Каждый, кто рискнёт на это, может оказаться в смешном положении подобно епископу Уильберфорсу, над которым теперь потешались даже его почитатели.
Оксфордское сражение подняло дух и самого Дарвина. Он в этом очень нуждался: буря враждебных отзывов приводила его к мысли, что он написал «Происхождение видов» недостаточно убедительно. Плохое здоровье не позволило ему самому выступить в Оксфорде. Это блестяще сделали друзья его «евангелия сатаны», как он называл своё учение. Они составляли авангард возраставшей с каждым годом армии дарвинистов. В России, в Германии, в Америке нашлись горячие поклонники Дарвина. Он знал все научные труды, которые можно было использовать для защиты нового учения. Дарвин писал единомышленникам, где нужно выступить в печати или публично, что надо разбить в возражениях противников, кого полезно завербовать в число друзей.
Тихий Даун с его голубятней превратился в боевой штаб дарвинистов, и душой его был сам Чарлз Дарвин. Вместе с тем Дарвин продолжал работать над улучшением последующих изданий «Происхождения видов».
Люди — потомки обезьяны
— Нужен постельный режим! Обязательно, — сказал доктор, лечивший Дарвина.
Дарвин лежит на диване, укутанный пледом. Сколько времени пропадает! На камине маленькие дневнички в жёлтой обложке, в них ведётся счёт потерянных для работы дней.
Но думать можно и больному, ум его не привык к праздности, а наблюдения и опыты всегда давали обильную пищу для размышлений. Он давно задумал написать для нового издания «Происхождения видов» главу о «Человеке».
— Человека нельзя исключить из общей цепи животных. Животные — наши братья… Как это было записано у меня?..
Миссис Дарвин подала ему несколько записных книжек.
— Вот эта, 1837–38 года.
— Благодарю тебя, дорогой друг. Я никогда не перестану удивляться, как ты всегда быстро и точно понимаешь, что мне нужно. Теперь вот эти книги, ещё ту стопку записей. Благодарю, благодарю.
Миссис Дарвин вышла из комнаты. За дверью ей встретился Френсис:
— Как отец?
— Видимо, думает заняться «Человеком».
Френсис в курсе всех дел отца. Старшие дети давно уже помогали отцу, записывали данные опытов, ухаживали за растениями, подсчитывали, производили измерения. Если приходили корректуры новых книг, принимали участие в их правке…
— Дорогой отец, вы работаете, а врач что скажет?
— Только просматриваю некоторые записки. Вот посмотри, что было написано мною почти тридцать лет назад. Я много думал об этом и в последующие годы. — Френсис взял записную книжку и прочитал:
«Если дать простор нашим предположениям, то животные — наши братья по боли, болезни, смерти, страданию и голоду, наши рабы в самой тяжёлой работе, наши товарищи в наших удовольствиях — все они ведут, может быть, своё происхождение от одного общего с нами предка, — нас всех можно было бы слить вместе».
— Я знаю, отец, вы хотите дать отдельную главу о «Человеке».
— Вот именно. Но смогу ли я это сделать, болезнь возвращается всё чаще и чаще. Я даже не в силах видеть так часто, как хотелось бы, наших дорогих друзей, — грустно промолвил Дарвин. Он устал от разговора.
— Не надо говорить, отец! Побудем вместе молча.
Ласковая улыбка скользнула по лицу Дарвина. После некоторого молчания он тихо сказал:
— Когда вы были маленькие, я радовался, играл с вами и теперь с сожалением думаю о том, что эти дни никогда не вернутся… Ты ещё здесь, да? Это хорошо.