Год назад Чарлз приехал в Эдинбург и стал, как и Эразм, студентом-медиком. Они много читали, ходили в музеи и театр, вели долгие разговоры о книгах, о доме. Младшего из них очень тяготили университетские занятия. Многих профессоров он находил совершенно бездарными. Старший, более вялый по натуре, да и уже заканчивающий курс, относился ко всему спокойнее.
Чарлз не мог вспомнить без содрогания лекции о лекарственных веществах, на которых он засыпал, убаюканный монотонным голосом профессора.
Студенты любили только профессора Хопа. Он блестяще читал лекции о химических законах и об атомном строении вещества.
Когда же Чарлз слушал лекции других профессоров, то его поражало, до чего же скучной и бесцветной становилась вся природа — растения, животные, человек. Но стоило ему поймать рыбу, взять в руки краба, моллюска, морских червей, как он уже не мог от них оторваться.
— Беда только, — сетовал юноша, — обязательно что-нибудь при вскрытии разрежу не так, как надо. Особенно трудно с морскими беспозвоночными животными: внутренние органы у них очень нежные. С птицами куда легче!
Однако, и с ними он немало повозился, пока научился делать чучела. Даже брал уроки набивки чучел у одного специалиста в этом тонком искусстве.
Часто жалел Чарлз и о своём неумении рисовать. Что и говорить, художник он был совсем неважный.
«Натуралист без скальпеля и без рисунка, разве это натуралист!» — не раз говорил он себе. И он упорно учился препарировать животных, обязательно делал зарисовки их внешнего вида, расположения органов.
По окончании курса Эразм уехал из Эдинбурга. Чарлз сначала скучал, а потом подружился с другими молодыми натуралистами и вместе с ними много ходил по окрестностям Эдинбурга, собирая животных и отдыхая таким образом от мертвящей скуки университетских занятий.
Но не всегда между юношами было всё гладко. Один раз Чарлз серьёзно обиделся на Гранта. Оба они интересовались мшанками, водными беспозвоночными, живущими на дне неподвижными колониями в виде кустиков. Чарлзу посчастливилось. Как-то сидел он за своим микроскопом, разглядывая «яйца» мшанки, и вдруг привскочил:
«Нет, мне показалось… Микроскоп плохо увеличивает и даёт расплывчатое изображение. Сделаю новый препарат!» — Он ещё несколько раз приготовил и рассмотрел препарат в микроскоп. Потом схватил шляпу и побежал к Гранту.
— Знаете, у мшанки это не «яйца»! Я нашёл реснички на «яйцах», значит, это личинки мшанки, — выпалил Дарвин чуть ли не с самого порога.
Грант сухо поклонился запыхавшемуся юноше и процедил сквозь зубы:
— С вашей стороны некрасиво заниматься мшанкой. Ведь вам известно, что она — предмет моих исследований. Будет очень дурно, если вы ещё вздумаете опубликовать ваше открытие.
Чарлз стоял, полный смущения, удивления и стыда за своего старшего друга и руководителя. Разве имеет значение, кто продвинулся по пути к научной истине? Важно совсем другое: найти эту истину!
Но Грант уже справился со своим раздражением и постарался сгладить произведённое его словами впечатление. Беседа об открытии постепенно наладилась.
Каждый вторник любители естествознания, члены студенческого плиниевского[6] общества, собирались в подвальном этаже университета для чтения и обсуждения докладов.
27 марта 1827 г. было знаменательным днем для Дарвина. Он доложил о двух своих открытиях:
— Уважаемые джентльмены, вам известно, что в морских заливах Англии встречаются в огромном количестве бурые водоросли. Длина их достигает одного метра. Обычно они прикреплены к камням. До сих пор считалось, что один из их видов — ремневидная бурая водоросль на ранних стадиях развития представляет собой свободно плавающие шарообразные тела. Мною исследованы эти тела под микроскопом, и я имею смелость утверждать, что неправильно относить их к водорослям.
Дарвина слушали внимательно: все знали о его серьёзном и давнем интересе к естественным наукам. Недаром, как только он вступил в Общество, его через неделю уже выбрали в члены Совета.