В том бою майор Доставалов командовал ротой. Друзья рассказывают, что слышали о том, как погиб их «замок».
Саша Доставалов командовал шестой ротой шесть лет. Потом стал замом комбата. В ту ночь он был с четвертой ротой. Когда узнал, что шестая рота вступила в тяжелый бой, рванулся к ней на помощь с взводом десантников. Два раза не получилось прорваться через кольцо боевиков. Только к утру Доставалов с несколькими солдатами вышел к высоте. Застал там остатки родной роты. С ней вместе и погиб. Еще во время прорыва Доставалов был ранен, но не бросил колонну, в тыл не ушел. Во время одной атаки боевиков майор опять оказался «на передке». Впереди него осколками посекло солдата. Боец упал, оружие выронил. Несколько «чечей» рванулись к раненому, чтобы взять в плен. Доставалов бросился вперед, расстрелял двух нападавших, еще двоих уработал в лицо и в живот прикладом автомата и сапогом, отпихнул локтем пятого. Взвалив на плечи десантника, вытащил его с поля боя. Бегом дотащил его до траншеи. На самом бруствере его снайпер взял.
Комбат был тоже ранен, но пуля прошла икру навылет, и, наскоро перевязавшись, он продолжал руководить боем.
— Эй, командир! — ожила станция, — мы с вами по-хорошему хотели. Но вы нэ понымаетэ. Что ж, теперь пощады не проси. Мы будэм вас всех, как баранов, резат. На кусочки, слышишь. Здэс нам амир Хаттаб. Он приказал из твоей собачьей шкуры сделат ему пояс. И я мамой клянус, сдэлаю это!
Комбат поднес микрофон к губам:
— Послушай, свинья! С тобой говорит комбат воздушно-десантных войск России, мы стояли, стоим и будем стоять на этой вершине. И пока мы живы, вам ее не взять. А что касается баранов — так их уже несколько сотен валяется на склонах. Некому собирать. А сколько еще будет — спроси у своего Аллаха. Рассвет уже близок. Тебе нужна моя шкура? Приди и возьми, если ты такой смелый. А Хаттабу своему передай, что русские десантники не сдаются. Пусть это вспомнит, когда подыхать будет!
— Я иду к тебе!.. — взвизгнули было наушники, но комбат уже сорвал их с головы.
В окоп спрыгнул ротный.
— Ну, как у тебя?
— Плохо. Минометы… Двадцать убитых, вдвое больше раненых. Из них половина тяжелых. Все, кто могут автомат держать — в строю. Но с боеприпасами — труба. По три магазина осталось на человека. У «пэкаэмщиков» по триста — пятьсот патронов. У «граников» на трубу по две гранаты и ручных полторы сотни. До утра никак не хватит.
— Аллаху акбар! — донеслось с подножия высоты. Боевики пошли в очередную атаку…
Майор с почерневшим лицом и страшными мешками под глазами. Курит чуть поодаль от катафалков. Рассказывает, что вернулся из Чечни вместе с убитыми товарищами. Кашляет, с трудом заставляет себя говорить: «Десантники не отступают и не сдаются. Никогда, понимаешь! Что бы ни говорили, у шестой роты не было выбора. Они не могли не принять бой. Не могли оставить позицию. Это «духи» от десантуры бегают по всей Чечне, десантники от «чечей» не бегают никогда».
Только с пятой атаки, почти под утро, «чечи» ворвались на высоту. Уже давно навсегда уткнулся в землю лицом ротный, пал от пули снайпера лейтенант-разведчик. Закончились выстрелы к гранатометам, и на каждого из оставшихся в живых десантников осталось по полрожка патронов.
— Прощайте, братцы! — Николай из Смоленска перекрестился и, встав в полный рост, бросился на подбегавших боевиков. С пояса расстрелял остатки патронов, завалив несколько «чечей». С размаху, как в родной деревне вилы, по самый ствол загнал штык в грудь набегавшего боевика и, поддев его, словно сноп, швырнул в сторону распоротого умирающего. Еще успел заметить, как откуда-то сбоку, из-под руки, выскочил тщедушный «дух». Крутанулся в его сторону, перехватил автомат, как дубину, и обрушил ее на голову боевика. Но как хрястнула раскалывающаяся черепная коробка он уже не услышал. Длинная очередь в упор развалила грудь горячим свинцом. И отлетела солдатская душа.
— Мужики, двум смертям не бывать, а одной не миновать, — крикнул оставшийся за ротного старший лейтенант, — в штыки! Пусть запомнят… как десант умирает!
— Ура! — грозно грянуло над высотой.
— Аллаху акбар! — ревели склоны.
На руках гробы проносят через площадь, погружают в военные грузовики временно ставшие катафалками. Погребенные под горами цветов и венков, зеленые грузовики, медленно пробираясь через толпу, выезжают из ворот Кремля. Свинцовое псковское небо, с тоской взирающее на процессию, не выдерживает и разражается проливным дождем. Плачут матери, бьются лицом о холодный, сырой алый креп «цинков»: «Соколик ты мой ненаглядный, как же тебе больно было, какую же ты муку принял, на кого же ты нас покинул…»