Он бросил ее в костер, который развели во дворе солдаты для обогрева. Солдаты удивленно смотрели на своего капитана.
- Из-за этой книги мы воюем, - сказал он. - Она делала из людей фашистов. Вот чем все это кончилось. - Капитан кивнул на разрушенный городок.
Острокрыший, красночерепичный, недавно взятый в ожесточенном бою, он еще дымился.
Капитан пошевелил палкой в костре, хлопья сожженной "Майн кампф" разлетелись, как черные птицы с пожарища.
После войны Данила Чубаров заехал на станцию, где жил когда-то, к своей тетке и узнал от нее, что Шурка-Хлястик, теперь Александр Буравлев, вернулся с фронта старшиною с тремя орденами Славы и работает где-то не очень далеко воспитателем в трудколонии для несовершеннолетних преступников.
ВАН-ГОГ ИЗ ШЕСТОГО КЛАССА
Он был первым, кто подошел к Данилке в новой школе. Кончился урок, и Данилка застенчиво вышел из класса, удивляясь длинному светлому коридору, красивым картинам в рамках и паркетному блестящему полу. Ничего этого не было в школах, где он учился раньше: ни в деревне, ни на станции, откуда они недавно переехали сюда, в крупный промышленный город.
- Рисовать умеешь? - в упор спросил этот невысокий и крепкий мальчишка.
- Не-е, - растерянно протянул Данилка.
- Хочешь, научу? - требовательно предложил новый знакомый.
- Хочу, - сказал Данилка и сам удивился. Всего минуту назад он об этом и не думал.
- У нас кружок ИЗО есть, - напористо продолжал говорить мальчишка. По вторникам и пятницам занятия. Вечерами. Записывайся.
Данилка согласно кивнул, хотя даже и не знал, что такое ИЗО. Он еще робел от новой городской жизни: и от шумного движения машин, и от запутанного лабиринта улиц, и от незнакомых учеников в школе.
У мальчишки - звали его Сашкой - был светлый вихор на лбу - "корова языком лизнула", щербинка в верхнем ряду зубов и серые внимательные глаза, будто он все время ко всему присматривается и изучает. Этот взгляд поначалу смущал Данилку.
Семья Данилки жила на окраине города, в бараке, у многодетной вдовой сестры отца; ютились все в небольшой комнате. Отец теперь работал на заводе и ждал, когда дадут квартиру. Сашка тоже жил в бараке почти рядом с Данилкой, и после уроков по дороге они окончательно и познакомились.
Сашка, показывая короткий путь от школы до дома, вел через котлован строившегося цеха, через пустырь, заросший лебедой и полынью, через маленькую речушку, черную от заводских отбросов. На дощатом настиле деревянного мостика Сашка вдруг остановился и, показывая на зловонный пар над речушкой, сказал восторженно:
- Гляди, как золотится на солнце.
Данилка увидел, что и впрямь клубы удушливого пара, поднимающиеся над речкой, окрашены в нежно-оранжевый цвет и ярко выделяются над глянцево-черной поверхностью речки.
- Вот бы схватить. - Сашка прищурил глаза, как бы впитывая в себя этот редкостный цвет. - Это только во второй половине дня бывает, когда солнце вон оттуда светит. - Он показал на гору, под которой дымил завод. Я уж сколько раз пробовал схватить - не могу.
Он задумчиво смотрел вдоль речки.
- Может, маслом надо, а? Нет, масло тяжелит картину, легкости нету, а тут, видишь, - воздушность. Как раз акварелью надо.
Сашка говорил не столько обращаясь к Данилке, сколько к самому себе. Данилке даже показалось, что Сашка и вовсе забыл о нем.
Они стояли на ветхом, чудом державшемся мостике, и Данилка страдал от нестерпимой вони, исходящей от речки, а Сашка вроде даже и не замечал этих ароматов. Прищурив глаза, он все глядел и глядел на золотистый ядовитый пар. И вдруг рассказал, что отец его погиб на заводе, когда расплавленный чугун прорвал доменную летку и хлынул в цех. Отец Сашки бежал по этой огненной реке, и никто ничем не мог ему помочь. Он сгорел весь, даже хоронить было нечего. Слушая рассказ Сашки, Данилка с опаской глядел на огромные доменные печи, возвышающиеся как горные пики над заводом.
Наутро Данилка пришел к Сашке в барак. В комнате было столько ребятишек - ползающих, бегающих, кричащих и дерущихся - и столько взрослых, что и шагу ступить было нельзя, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь. Все это Сашкины братья, сестренки, племянники, дядьки, тетки. По случаю воскресенья все были дома.
Сашка завел Данилку в свой крошечный уголок между качалками и висящими на веревке пеленками. Собственно, эти-то пеленки и служили стенкой, отгораживающей уголок от кишмя кишащей комнаты. Здесь, у окна, на колченогом столике Данилка увидел акварельные медовые краски в железной коробочке, набор разнообразных кисточек и Сашкины рисунки. Данилка сразу оценил их - нарисовано было здорово. Данилка, хотя и сказал накануне, что не умеет рисовать, все же порисовывал помаленьку, но только карандашом. У него имелась даже тетрадка, в которой на каждой странице были нарисованы Пушкин, Крылов и Чапаев. Данилка, пожалуй, не мог бы объяснить, почему именно этих людей он рисовал. Возможно потому, что всякий узнает, кто изображен на рисунке. Пушкин весь кудрявый - любой догадается, что это Пушкин. У Чапаева - папаха набекрень и усы - тоже ни с кем не спутаешь. Ну, а у Крылова - три подбородка и распахнутый воротник рубахи. Данилка эти портреты выдавал сериями.
Посмотрев на Сашкины рисунки, Данилка сразу понял, что ему с ним не тягаться.
- Давай порисуем, - предложил Сашка.
- Давай, - неохотно согласился Данилка.
Они начали копировать рисунок с тарелки - плывущую парусную лодку между лесистых берегов озера. Сашка, конечно, сразу заткнул Данилку за пояс - у него в точности получилось, а у Данилки...
Но именно с этого дня и началась их настоящая дружба. Данилка стал часто приходить к Сашке, и они часами рисовали.
Так Данилка попал к нему в ученики. Пощады Сашка не давал - он мог рисовать от зари до зари, не чувствуя усталости. Он таскал Данилку по магазинам, где висели выставленные на продажу картины, писанные масляной краской в местной художественной мастерской, и репродукции на бумаге. Сашка показывал все это Данилке, образовывал: