Завоевательные походы Александра в глубь малоизвестных до того времени территорий Востока и Азии послужили толчком для накопления и развития знаний о мире, поскольку сопровождавшие полководца образованные эллины составляли описания неведомых земель, необычных сооружений, растений, камней и других диковинных и прежде малоизвестных явлении, не только природных, но и социальных (нравы и обычаи). Парадоксография была естественным порождением времени эллинизма, когда в условиях политического и идеологического кризиса полиса возрос интерес к чужестранным обычаям и установлениям, к неведомому, экзотическому, которые щедро представляла история, периэгеза, мифография, утопии, где ξενός зачастую выступал синонимом παράδοξος.
Традиционные версии мифов и древних сказаний, оправдывавшие политические и территориальные претензии старых греческих полисов, очевидно, не могли более неприкосновенными пребывать в их классических вариантах. В новых эллинистических государствах возникла потребность в пересмотре традиционных для греческого мира ценностей: из многих вариантов следовало отобрать наиболее приемлемые для данного места в данное время. Поэтому и вопрос — "где родина Гомера, кто истинная мать Энея и сколько лет прошло между Гомером и Орфеем" — не был пустым занятием мифографа или грамматика, "глупостями", как их определял Сенека четыре века спустя (Ер. 88), но вызывал жаркие споры. У эллинистических мифографов обнаруживается сходство с темами парадоксографов, а сюжеты Аполлодора, Парфения, Палефата чрезвычайно близки сюжетам парадоксографов.
Литературный жанр парадоксографии возник как классификация чудесных или необычных сведений. Это были сочинения в форме научных προβλήματα, очень распространенных в перипатетической школе III в. до н. э.[5] Первые классификации природных явлений, составленные в перипатетической школе Аристотеля и Феофраста, не прошли мимо внимания парадоксографов. Перенесение морально-этических норм человека на мир животных и объяснение поведения животных лишь человеку присущими свойствами: благородством, ревностью, честностью и пр. — обычное в идеологическом и естественнонаучном осмыслении природы периода эллинизма[6] — привлекало и парадоксографов, склонных к описанию необычных, редких, малоизвестных представителей животного мира вплоть до фантастических: мантихоры, птицы феникс, гиппокентавра. Зооантропологические сопоставления широко использовала и физиогномоника. Непосредственное отношение к парадоксографии имели философские воззрения перипатетиков и стоиков: первые из-за пристального внимания к природным аномалиям, вторые — допуская вмешательство божественного провидения в жизнь и судьбы людей.[7]
5
Flashar Η. Die Stellung der Mirabilia in der paradoxographischen Literatur. — In: Aristoteles. Werke. Bd 18. Teil II—III. В., 1972, S. 50.
6
Подробнее о перенесении социальных отношений людей на мир животных см. Lloyd G. Ε. R. Science, Folklore and Ideology. Oxf., 1983, p. 7—53.
7
Парадоксографии, полагает А. Джаннини, обязана своим существованием школе перипатетиков и философии стоиков, в которых много внимания уделялось вопросам, позднее ставшим темами парадоксографии. Феофраст, преемник Аристотеля, продолжая традиции учителя в изучении природы, вплотную подошел к темам парадоксографов в своих сочинениях «О воде», «О камнях», «О животных». Эту традицию в описании парадоксов в школе перипатетиков поддерживали и ученик Феофраста Стратон Лампсакский, и Дурид Самоский (FGrH = Athen., XVIII, 606 sq.), а также грамматик, географ и парадоксограф II в. до н. э. Агафархид Книдский (Phot. cod. 213). Стоический взгляд на природу, божество и провидение также не исключает склонности к παράδοξα в объяснении природных аномалий. Зенон и Посидоний, много сделавшие для развития стоического направления своего времени, испытывали живейший интерес ко всему ἴδιον καὶ παράδοξα, а Бола Миндского можно причислить к основателям жанра вместе с Каллимахом и Феопомпом (Giannini Op. cit., 1963, p. 259).