Великая, принимаемая, но непризнанная жертва — жизнь русского провинциального актера. Много раз приходилось слышать дяде Гиляю полупрезрительную реплику:
— Так, актеришка.
Близко знал он тех, кого называли «актеришками», кому негде было ночевать, кто не имел своего дома, кто тяжело добывал кусок хлеба. Но добытым готов был поделиться и делился. Сколько истинного благородства видел дядя Гиляй в тех, кого дарили презрением, и как часто отсутствовало оно у благополучных, почитаемых.
Бродячие актеры рыли в поле картошку и радовались, что могут прокормиться ею, экономили свои маленькие копейки на зиму, не будучи уверенными, что найдется антрепренер, который захочет их взять на следующий сезон. Они были плохо одеты, у них не было уверенности в завтрашнем дне, они не имели дома, но всегда готовы были принять нуждающегося под нанятую ими крышу, сажали в телегу с их скромным театральным имуществом утомленного дорогой путника, мимо которого, не останавливаясь, мчались лихие тройки.
Немало верст прошел Гиляровский пешком с бродячей труппой актеров. Колесили по Тамбовщине, новому для него краю России. Новым было и чувство высокого настроения, рождаемого искусством. Несмотря на перемену мест, он испытывал некую успокоенность, постоянность, словно после долгого плавания оказался наконец на берегу. Ощущение это вызывалось и радостью общения с необычными, впервые встреченными за годы скитаний людьми, и желанием не расставаться с ними.
В Тамбове довелось Гиляровскому смотреть в роли Гамлета артиста Федора Каллистратовича Волкова — тогда знаменитого на всю Россию трагика. Был совершенно подчинен таинственной силе, называемой талантом, восторженно признал власть ее впервые и навсегда. Благодарен оставался Федору Каллистратовичу всю жизнь. После «Гамлета» обратился к Шекспиру, к чтению. Когда стал дядя Гиляй жить своим домом в Столешниках, у него всегда на виду было несколько изданий вечных книг Шекспира на русском языке и на английском. И когда брал дядя Гиляй в руки том, вспоминал библиотеку бродячей труппы, списки, с которых началось его настоящее приобщение к литературе. Вспоминал первые бессонные ночи, отданные чтению.
Любая провинциальная труппа, имевшая свою сцену, или бродячая держала у себя небольшую библиотеку классиков русской и западноевропейской литературы. По-разному использовались эти произведения: переделывались в пьесы, порой с большими сокращениями; случалось, трагедии превращались в комедии, или разыгрывались только отдельные акты, действия. Книг не было, но тексты пьес, вернее, списки их, сделанные от руки, непременно были у каждой труппы.
Бродячая труппа привела Гиляровского в театр Погонина в Саратове, который тоже стал университетом Доброты. Погонин был редким антрепренером. У него всегда мог получить место маленький актер — хоть один выход, а даст ему Погонин в своем театре. И шли в Саратов со всех концов России Несчастливцевы. Театр Погонина провинциальные актеры любили еще и потому, что он давал возможность проявиться актерскому дарованию. Получалось так, что хоть сезон-два у Погонина служил кто-нибудь из набирающих силу молодых, будущих знаменитостей. А затем — на столичную сцену пригласят либо собственную антрепризу составят. Так случилось с Далматовым, Писаревым, Давыдовым, Андреевым-Бурлаком. Все они гремели славой по России, все они прошли через погонинский театр. А служили в Саратове у Погонина как раз в тот сезон, когда и Володя Гиляровский получил у него место актера на выходные роли. Различие положений не помешало завязаться дружбе, которая сохранилась на всю жизнь.