Годы 1877–1878. Гиляровский на войне. В армию он ушел добровольцем из театра Погонина. Военные действия, в которых участвовал, проходили на Кавказе. Кавказ для него стал памятен картинами охоты на туров, гордых и величественных, как вершины гор, и отвагой охотников-горцев; молчаливой одухотворенностью аулов; щедростью, не знающей предела, вкусом кахетинского вина, наливаемого в кубок хозяином сакли; встречами с поэтом Акакием Церетели; с художниками Гугунавой, Цимакуридзе. Помнились вечера грузинского землячества в Москве и еще многое…
Кавказ. Именно здесь, пешком передвигаясь с отрядом в место назначения, ощутил себя Гиляровский повзрослевшим. На Кавказе впервые захотелось написать отцу о своих впечатлениях, получил и ответ:
«…Ладно, что ты уступил в описании кавказских картин природы нашим классикам, но не мешает тебе с твоим темпераментом попристальней взглянуть на эти святые картины, — со временем много даст тебе в жизни…»
Отец дяди Гиляя сохранил немало писем, полученных от сына во время его далеких и нелегких скитаний, хранил и те, что сын пересылал ему, прося сберечь. Пережив десятилетия, они превратились в человеческие документы, а для дяди Гиляя, участника затронутых в письмах событий, фактов, оказывались позднее дорогими собеседниками. Порой письма говорили языком навсегда ушедших людей, благородных, умных, наблюдательных, способных делать выводы, которые учили, предостерегали, вызывали улыбку, погружали в мир исчезнувшего или исчезающего быта, словом, возвращали минувшим дням…
Еще мальчишкой, в Вологде, не раз приходилось дяде Гиляю с любопытством рассматривать коробки разных размеров, которые назывались «мороз по жести». Внутри обитые бархатом, коробки в домах торжественно стояли под иконами или еще где-нибудь, серебрясь тонким рисунком, вызванным рукой мастера. В них, аккуратно перевязанные узкими разноцветными лентами или шерстяным гарусом, хранились обычно семейные драгоценности — письма от близких и дорогих друзей. С годами постиг дядя Гиляй мудрость бережливости, смысл хранения писем. Сам он немало их растерял, иные раз веяло время… А вот то, что лежало в коробке отца осталось.
Уцелела небольшая пачка писем от семейства капитана Фофана. Они приходили к Гиляровскому на Кавказ, когда служил он в отряде пластунов. Так называли тогда разведчиков, людей лихих и отчаянных. Распластавшись на земле, ползли они по ночам во вражеский стан — добыть «языка» и доставить его к себе в отряд.
Русско-турецкая война 1877–1878 годов взбудоражила людей. Она шла где-то далеко, но толки о ней и обсуждения велись повсюду. В Саратове, откуда ушел на фронт Гиляровский, оставалось у него немало друзей среди актеров. Но особенно близкой оказалась ему семья Фофановых. Слушая в детстве рассказы дяди Кита, двоюродного брата отца, о свирепом капитане Фофане, никак не предполагал Володя, что встретит его.
Дядя Кит был родом с притока реки Сухоны — Юга. За непослушание и строптивость характера сдали в солдаты Ваську Югова. И там не поладил он с начальством.
Отправили на более тяжелую морскую службу, да еще к самому строгому на флоте капитану — Фофану.
И рассказывал дядя Кит о свирепости Фофана в перерывах между борьбой, которую еще на Сяме затевал с Володей: развивал у него, мальчишки, физическую силу. Как бы в поучение и наставление приговаривал:
— Силушка-то нужна, с ней защититься сумеешь и от фофанов.
Сам Васька Югов, не выдержав «дисциплины» капитана, бросился с корабля в море, когда проходили недалеко от суши, и доплыл до острова, где прожил несколько лет. Оттуда попал в Китай, за что и называли его в родных местах — дядя Кит. Вернувшись на родину после долгих странствий, дядя Кит жил в семье отца Гиляровского, пока не умер.
В Саратове, в театре Погонина молодому Гиляровскому довелось служить с юной актрисой Ксенией Владимировной Гаевской. Отцом ее был капитан Фофан — в то время старик в отставке, на пенсии. Гаевская аккуратно писала Гиляровскому, пока он был на войне. Эти ее письма и хранил его отец по просьбе сына. Обстоятельно рассказывала Гаевская о саратовских новостях, о театре, актерах, о друзьях Гиляровского — Далматове, Писареве, Андрееве-Бурлаке, а мать ее (в семье Гаевской капитаном была она, а не Фофан) вела в письмах рассуждения о ходе войны, о ее возможных поворотах. Больше всего беспокойства у старших Фофановых вызывала Англия — как будет она себя вести, вступит или не вступит в войну. Капитан Фофан, писала Ксения Владимировна Гиляровскому, говорил: «Англичанка непременно подгадит!»