Как у берегов Волги, проникал в гущу жизненной битвы, испытывал ее неласковое прикосновение, так, став репортером, из одного московского подвала шел в другой. И не было в Москве ночлежки, самого страшного притона нищеты и разбоя, куда и полиция порой избегала заглядывать, чтоб не побывал там дядя Гиляй.
Каждая ночлежка являла собой города России, ее деревни, села. На маленьком пространстве одной подвальной комнаты собирались люди из разных мест… Они стремились в Москву с той же надеждой, с какой шли к Волге: заработать, подкопить деньжат, выбиться из бедности. Но слишком многих большой город заглатывал, уничтожал. Редко выбитому из колеи человеку удавалось достичь желаемого.
Снова и снова появлялся Гиляровский в московских подвалах, окутанных зловонным паром, смотрел, изучал жизнь ночлежек и их обитателей, проводил субботы и воскресенья в ночлежных домах с полуголодным, оборванным людом, с нищими и жуликами, переодевшись, чтоб быть неузнанным, чтоб приняли за своего. И принимали. Из того, что приносил после этих путешествий в газеты, печатали не все, но изучение ночлежек не прекращал, не переставал собирать материал о московских трущобах и писать о них.
Жил дядя Гиляй в начале 80-х годов на Тверской, в доме Шаблыкина, в меблированных комнатах «Англия». Из различных мест Москвы возвращался к себе. Марьина роща с запутанным планом улиц и темноватыми строениями, Сокольники, расследование убийства в Петровско-Разумовском, глухая тишина подземных труб, заключавших реку Неглинку, притоны Грачевки, пьяный крик и слезы убитых горем людей, населявших подвалы Трубной площади и прилегающих к ней переулков… Со временем эти картины сменялись порой для репортера Гиляровского зваными обедами, которые по различным поводам устраивали в Эрмитаже редакции газет и журналов старой Москвы, торжественными юбилеями, премьерами театров. Но никакие явления жизни не отвлекали его внимания от трущоб, где ютилась беднота. И о ней постоянно писал репортер Гиляровский. О тех, кто без дома, без хлеба, без работы.
Столом служил широкий подоконник номера, где жил. К подоконнику подтягивал за веревку лампу, не потому что не было в номере стола. Часто, возвращаясь домой, не находил для работы лучшего места, чем подоконник, лечь спать — диван и кровать были заняты нежданными гостями, а стол хранил следы недавней и недолгой «радости».
Изучение московских трущоб влекло за собой встречи. Чутьем тянулись к дяде Гиляю люди. Правда, новые знакомые из ночлежек редко позволяли себе войти в номер в его отсутствие, дожидались больше где-нибудь за углом; зато старые, особенно актеры, с кем служил в бродячих труппах, в Тамбове, Саратове, Пензе, не стеснялись. Приезжая в Москву, встречаясь в Артистическом кружке, спрашивали друг друга о бывших товарищах и, узнав, где Соллогуб, шли к нему, как к себе. Если дела у дяди Гиляя были неплохи, эти неожиданные визиты не останавливали внимания, но случалось и ему туго, тогда замечал, что нет платья — все разобрали, кто ботинки, кто рубашки, белье. Иногда жили подолгу, как юноша Карлуша Мей, попавший в несчастье. Он служил в Москве в фирме Барановой доверенным. Хорошо зарабатывал. Но увлекся театром. Все забросил, поступил на сцену. Как и где его обобрали до нитки, не рассказывал, но из театра ушел. Стал работать в типографии корректором. Интересная типография была. Она называлась «Типографией общественного распространения полезных книг», а на деле в ней печатали водочные и винные ярлыки да квитанции для ссудных касс. Сколько благодаря Карлуше повидал дядя Гиляй наборщиков московских типографий, и они ночевали, занимая не только кровать, но порой и стол. Все это были люди, которые кое-как перебивались со дня на день, не зная толком ни сна, ни отдыха, ни ужина, ни обеда. Дядя Гиляй в ту пору обедал чаще всего, если обедал, в трактире у Саврасенкова. Чашка бульона за пятнадцать копеек — вот и весь обед, время — как придется, определенного часа никогда не знал — репортерская, да и вообще газетная работа этой роскоши тогда не позволяла.
А бывало, только домой вернется — стук. За ним, медленно увеличивая дверную щель, появляется фигура в рваном пальто, в грязной и помятой шляпе. С такими людьми в комнате распространялся запах бедности, грязи, водки, махорки, ночлежного дома — запах нищеты. Просто денег не просили, старались создать вид, хорошее впечатление о себе. Придет человек из ночлежки, а в руках держит какое-то непонятное сооружение из деревянных планок и уверяет, что он — изобретатель и что при помощи его сооружения можно уничтожить качку на кораблях. Рассказывает увлеченно и о других своих достижениях. Дядя Гиляй отмечал — эти фантастические изобретения всегда были направлены на пользу людям.